— Ты почему лаешь на деда, проклятая! — прикрикнул Богуле.
— Не ругай ее, — сказала мать. — Она знает, на кого лаять. Собаки — они чувствуют…
Когда было готово аппетитное жаркое, все уселись за стол. Ели молча. Слышно было только причмокивание. Тишину своими замечаниями изредка нарушала Кала:
— Поросенок, мне кажется, маловат… Мог бы вырасти и побольше…
— Мог, — кисло соглашалась супруга Мила.
Кала, перестав жевать, вспоминала:
— В прошлом году поросенок был побольше.
— Пожалуй…
— И в позапрошлом.
— Может быть, и так.
— А не плохо ли вы его нынче кормили?
— Бог ведает.
— А ножки пустите на студень?
— Нет.
— А уши не пригодятся?
— Нет.
Кала поворачивается к Дукле:
— Будем уходить — прихватим с собой, раз им не нужно.
Но перед уходом оказалось, что хозяйка бросила поросячьи ножки и уши псу. Кала всю дорогу проклинала собаку, хотя сама от прожорливости продолжала толстеть. Чего только не делал Дукле, чтобы она похудела, — тщетно. Кала даже, кажется, гордилась своей тучностью. Ей нравилось выделяться среди односельчанок, самая малая потеря веса вызывала у нее беспокойство: а вдруг я похудею! Ведь известно: если резко сбросить вес, кожа становится морщинистой…
Дукле все меньше надеялся дождаться наследника, хотя по-прежнему страдал и потому прислушивался к советам и прогнозам. Одни говорили, что у толстых женщин плод может заплыть жиром в самом начале беременности. Другие советовали совершить паломничество к святым местам. Побывать с женой в Иерусалиме, провести пасхальную ночь в оливковой роще. В день Светлого Воскресения, глядишь, пробудится к жизни и ее утроба. Говорят, многим бездетным женщинам поездка в Иерусалим помогла.
Илко же, услышав о таких планах, возмутился:
— Не слушай ты глупостей, зять! Это придумали еретики и богохульники, которые оскверняют могилу божью. Священник гонит тех, кто приходит в оливковую рощу с такими целями. Это грех.
Дукле, вконец разъяренный неутолимым аппетитом Калы, решил действовать. Он запер жену и кормил ее сам, строго отмеряя порции. Она плакала, стучала в дверь. Но супруг был тверд. Говорил: «О тебе же забочусь. Будешь стройной — станет тебе легко двигаться и дышать. Будешь хорошо спать. Долго проживешь на свете». Он умолял Калу выдержать диету. Трудно только начать, а потом все войдет в привычку, и не потребуется усилий.
Теряя терпение, Дукле прибегал к другим аргументам. Он бранил жену, ее ненасытность, жадность: «Кричи сколько угодно, хоть глотку разорви, все равно не выпущу из комнаты. Глаза мои не глядят на твою тушу. Не могу больше таскать тебя по санаториям и врачам. Осталось последнее средство — воздержание».
Столкнувшись с таким неумолимым упорством, Кала начала худеть. Она просто таяла на глазах и действительно сморщилась, потеряла свежесть. Но валики жира на ногах и руках стали исчезать, подбородок потерял свои складки, живот уменьшался, сплющивался.
Наступил момент, когда Дукле решил: хватит! И стал кормить жену обильнее, а та, к его удивлению, утратила аппетит и продолжала таять. Теперь он просил ее: ешь сколько душе угодно, а она отказывалась. Выглядела больной, впала в депрессию и не могла подняться с постели.
Дукле кормил ее насильно, готовил самые вкусные кушанья, она же отворачивалась от них. Когда муж протягивал ложку, сжимала губы.
Узнав об этом, Илко встревожился, осудил Дукле:
— Так не поступают даже со скотиной!
— Я стараюсь для ее же пользы, — ответил Дукле.
— То, что навязывается против воли, не приносит пользы. Ты что — врач? Знай, если с моей дочерью что-нибудь случится, пойдешь на каторгу!
Дукле испугался, послал за врачом. Жизнь Калы висела на волоске.
— Каждый человек должен сам распоряжаться собой, — поучал Илко зятя. — Не мучай мою дочь. Не нравится толстая жена, надо было раньше об этом думать, когда сватался. В Чикаго проводили опрос людей, собиравшихся жениться. Им показывали фотографии разных женщин и спрашивали: какую бы вы взяли в жены? И по их выбору ученые из Института брака заключили: красивые мужчины выбирают красивых женщин, безобразные — безобразных, толстые — толстых, худые — худых. Ты тоже должен был так поступить.
После длительного лечения к Кале вернулся аппетит.
XV
Зима нарушила течение времени. Трудно было определить, светает или смеркается. По утрам люди вставали, выходили из домов, возились на террасах, покашливая, умывались, копошились во дворах, рылись в сараях, кормили сеном скотину, брели по сельским улочкам куда-нибудь. Однако, что бы они ни делали, их не покидало желание то и дело поднимать голову к небу: не светлеет ли? Но заря не появлялась, рассвет задерживался, хотя петухи давно возвещали его своим кукареканьем.