— Это, наконецъ, Богъ знаетъ что такое! — горячилась Елена Петровна, — вы меня съ ума сведете своимъ невѣріемъ. Но вѣдь онъ говорилъ вамъ интересныя вещи!
— Да, говорилъ именно то, чѣмъ я былъ занятъ, что находилось у меня въ мозгу.
— Однако вѣдь онъ самъ увѣрилъ васъ, что онъ не галлюцинація!?
— Да, но онъ сказалъ, что вы при всѣхъ докажете мнѣ это.
— А развѣ я не доказала тѣмъ, что я знала о его посѣщеніи?
— Я не считаю этого достаточнымъ доказательствомъ.
— Хорошо, я докажу иначе… Пока же… вѣдь вы не станете отрицать, что видѣли его и съ нимъ бесѣдовали?!.
— Какую же возможность имѣю я отрицать то, что съ моихъ словъ извѣстно г-жѣ А., а черезъ нея и вамъ? мнѣ не слѣдовало проговариваться, а теперь ужь поздно, сами знаете: слово — не воробей, вылетѣло, такъ его назадъ не заманишь…
Блаватская зазвонила въ электрическій колокольчикъ, собрала всѣхъ своихъ теософовъ и стала, съ присущей ей раздражающей шумливостью, разсказывать о происшедшемъ великомъ феноменѣ.
Можно легко себѣ представить мое положеніе, когда всѣ эти милостивые государи и милостивыя государыни стали поздравлять меня съ высочайшей честью, счастьемъ и славой, которыхъ я удостоился, получивъ посѣщеніе махатмы М.! Я заявилъ, что весьма склоненъ считать это явленіе сномъ или бредомъ, слѣдствіемъ моего нервнаго состоянія и усталости. Тогда на меня стали глядѣть съ негодованіемъ, какъ на святотатца. Весь день прошелъ исключительно въ толкахъ о «великомъ феноменѣ».
Вечеромъ всѣ собрались въ хорошенькой «восточной» комнатѣ, всѣ, кромѣ Олкотта, бывшаго во второмъ этажѣ. Вдругъ Блаватская (ее перенесли сюда въ креслѣ) объявила:
— Хозяинъ сейчасъ былъ наверху, онъ прошелъ мимо Олкотта и положилъ ему что-то въ карманъ. Китли, ступайте наверхъ и приведите полковника!
Полковникъ явился.
— Видѣли вы сейчасъ Master'а? — спросила «madame».
Глазъ «стараго кота» сорвался съ мѣста и такъ и забѣгалъ.
— Я почувствовалъ его присутствіе и его прикосновеніе, — отвѣтилъ онъ.
— Съ какой стороны?
— Съ правой.
— Покажите все, что у васъ въ правомъ карманѣ. Вынимайте!
Олкоттъ началъ послушно и медленно, методически, исполнять приказаніе.
Вынулъ маленькій ключикъ, потомъ пуговку, потомъ спичечницу, зубочистку и, наконецъ, маленькую сложенную бумажку.
— Это что жъ такое? — воскликнула Блаватская.
— Не знаю, у меня бумажки не было! — самымъ невиннымъ, изумленнымъ тономъ сказалъ «старый котъ».
Блаватская схватила бумажку и торжественно объявила:
— The letter of the Master!.. такъ и есть! письмо «хозяина!»
Развернула, прочла. На бумажкѣ, «несомнѣннымъ» почеркомъ махатмы Моріа, было по-англійски начертано: «конечно я былъ тамъ; но кто можетъ открыть глаза нежелающему видѣть. М.»
Всѣ по очереди, съ трепетнымъ благоговѣніемъ брали бумажку, прочитывали написанное на ней и завистливо обращали ко мнѣ взоры. Увы, я дѣйствительно возбуждалъ во всѣхъ этихъ людяхъ невольную, непреоборимую зависть. Помилуйте! — стоило мнѣ явиться — и вотъ сразу же я не только удостоенъ посѣщеніемъ самого «хозяина», строгаго, недоступнаго, имени котораго даже нельзя произносить, но онъ и снова, изъ-за того, что я выражаю «легкомысленное невѣріе», безпокоитъ себя, дѣлаетъ второй разъ въ сутки свое «астральное» путешествіе изъ глубины Тибета въ торговый нѣмецкій городъ Эльберфельдъ, пишетъ глубокомысленную, весьма ловкую по своей неопредѣленности и двусмысленности записку и кладетъ ее, рядомъ съ пуговкой и зубочисткой, въ карманъ Олкотта!
Олкоттъ глядѣлъ на меня такимъ идіотомъ, Блаватская глядѣла на меня такъ невинно и въ то же время такъ торжественно, что я совсѣмъ растерялся. Къ тому же вѣдь сонъ мой или бредъ — былъ такъ ярокъ!
«Вѣрить» я не могъ, но весь чадъ этой одуряющей обстановки, при моемъ нервномъ и болѣзненномъ состояніи, ужь на меня подѣйствовалъ, я ужь начиналъ угорать и спрашивалъ себя: «а вдругъ я дѣйствительно его видѣлъ? вдругъ это дѣйствительно его записка?» Къ тому же вѣдь тутъ была она, эта старая, больная, мужественно страдавшая отъ глубокихъ недуговъ женщина, глядѣвшая прямо въ глаза смерти, и глядѣвшая прямо въ глаза мнѣ, какъ глядитъ человѣкъ съ самой чистой совѣстью, сознающій свою полную невинность и не боящійся никакихъ упрековъ.
Отъ этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяніе, котораго не передашь словами и которое испытывали на себѣ столь многіе, самые спокойные, здоровые и разсудительные люди. Я былъ такъ увѣренъ въ себѣ — а вотъ она меня поколебала.