— Натинька, что с вами?
— Хочу уехать в Париж.
Дело в том, что, увидев Маяковского таким сумрачным и неласковым именно в тот вечер, которого я так ждала, я твердо решила, что совсем должна перестать видеться с ним. Что для этого не должно быть никаких возможностей, что мне надо уехать. Почему именно Париж показался мне единственным местом, где я смогу освободиться от своих неотвязных дум о нем, я, наверное, не смогла бы сказать даже тогда.
— Кто у вас в Париже? Что вы будете там делать, что за дичь у вас в голове? Зачем вам Париж? Хорошая русская девушка, и вдруг — хочу в Париж. Что вы думаете, там проституток мало?! — совсем вышел из себя Владимир Владимирович.
Я вздрогнула и еще больше сжалась на своем кресле. Хотелось подойти к Владимиру Владимировичу, прижаться щекой к его рукаву и сказать тихо и просто, что ни Париж, ни вообще ничего на свете мне, кроме него, не нужно. Но мысль, что этим признанием я как бы навязываюсь Маяковскому, что после этого отношения наши должны как-то измениться, остановила меня, и я только сказала:
— В Париже у меня нет никого, мне хотелось поехать работать туда года на два. Проституткой можно сделаться и в Москве, и в Киеве, не только в Париже. Не надо говорить мне злых слов, которых я не заслуживаю.
Маяковский немного успокоился, но продолжал отчитывать меня. Говорил, что мне нужно бросить музыку, что нужно учиться чему-нибудь нужному, уйти от родителей, теток, что, живи я среди настоящих людей, мне не пришла бы в голову глупая мысль о Париже.
— А если вам так нравится Париж, лучше скажите, что вам привезть оттуда. — Владимир Владимирович как раз собирался ехать за границу.
Подумав немного, я изрекла:
— Я буду вам очень благодарна, если вы привезете мне портрет Рахманинова.
Читая "ЛЕФ" и "Новый ЛЕФ", зная автобиографию Маяковского, напечатанную уже тогда в "255 страниц", я, конечно, не могла не знать, как Владимир Владимирович может отнестись к такой просьбе. Но что же я могла сделать, если мне действительно очень хотелось иметь портрет Рахманинова. Не могу также сказать, чтоб я была абсолютно свободна от желания немного задеть его этой просьбой. К сожалению, не помню, что именно сказал мне Владимир Владимирович, помню только, что что-то вроде "дура, совсем закисшая в старом Киеве". Тогда я встала и быстро стала одеваться.
— Куда вы заспешили, в Париж? — насмешливо и зло спросил Маяковский.
Я молчала. Владимир Владимирович стал уговаривать меня остаться. Но, чувствуя, что из сегодняшней встречи все равно ничего хорошего не выйдет, я была тверда.
— Нет, мне лучше уйти сейчас, я зайду или позвоню завтра перед лекцией в 6 часов.
Не знаю, нарочно это сделал Владимир Владимирович или перепутал назначенный мною час или я его сама забыла, как уверял он потом, но, когда я позвонила на другой день, Маяковского дома не было. Подавив слезы горькой обиды, я попросила к телефону Асеева, так как обещала ему помочь достать в Киеве украинские вышивки. Когда мы встретились и неудачно сходили за вышивками, Николай Николаевич стал уговаривать меня пойти с ним и подождать Владимира Владимировича у него в номере, прельщая интересными разговорами и стихами. Какие разговоры и стихи могли меня интересовать сейчас, когда я была обижена таким дорогим, таким единственным для меня человеком! И вообще, зачем мне нужен был этот Асеев, слишком уж настойчиво приглашавший меня к себе?
В 8 часов, окончательно измучившись, я опять позвонила Владимиру Владимировичу, и опять он был недоволен мной.
— Вы что же, как парижанкой стали, так долгом своим считаете опаздывать? где вы? Идите ко мне сейчас же, у меня не больше 15 минут времени.
Никогда ни до, ни после я не видала Владимира Владимировича таким свирепым, как в этот вечер. А узнав, что я, расставшись с Асеевым в 7 часов, ходила по улицам до 8-ми, прежде чем позвонить ему, разозлился еще больше.
— Я сижу здесь идиотом, жду звонка какого-то пискленыша, а они Лизу из себя представляют: "Ах, истомилась я".
Постучал Асеев, сели пить чай.
— Знаете, Володя, как я ни просил Наташу зайти ко мне и подождать вас, она не согласилась, — сказал Асеев.
— Ну, а вы? Послали его к черту? — вдруг опять накинулся на меня Маяковский.
— Я собирался ей стихи читать Блока, Пушкина, — продолжал Асеев.
— Какие это стихи он мог вам читать, когда собственные-то учит на память перед выступлением, — прорычал Владимир. Владимирович.
Положив незаметно для меня маленькую круглую конфетку в носик чайника, Владимир Владимирович попросил меня налить ему чаю. Конфетка звонко шлепнулась в стакан, как только я наклонила над ним чайник. Испугавшись, я чуть не выронила из рук и то и другое.
— Это вам за огурцы! Помните? — сказал Владимир Владимирович.
— Завтра приходите днем, — тихо сказал Маяковский, провожая меня.
На другой день я пришла в "Континенталь" днем.
— Вы поедете в Москву? — спросил меня Маяковский после первых же приветственных слов. — О комнате не беспокойтесь, все будет сделано.
— Нет, Владимир Владимирович, никуда я не поеду, — тихо и решительно ответила я.
— Значит, в Париж желаете? — опять обозлился Маяковский.
— И в Париж я больше не желаю, и в Москву тоже не хочу, и девушкой при Маяковском не буду, — еще решительнее ответила я.
— Ах, девушкой при Маяковском быть не желаете? Может быть, за нэпмана желаете выйти замуж и быть первой киевской дамой?
Я молчала. Слова, которые я могла сказать Владимиру Владимировичу, не были нужны ему.
Пришел Асеев. Я даже обрадовалась его приходу и, побыв еще немного, распрощалась и ушла.
Вечером, на лекции в университете, я попросила Маяковского прочесть стихи "Тов. Нетте". Владимир Владимирович стал читать стихи "Сергею Есенину".
Маяковский уехал, не прислал мне обычного привета перед отъездом.
"Не нужна" — значило это для меня.
"Здравствуйте Наташа!
Опять я, опять в Киеве, с той небольшой разницей, что живу в номере 16
Если я еще не вылез из Вашей памяти буду рад видеть и слышать Вас сегодня же. Жду или вас или ваших вестей от 8 1/2 до 9 1/2
Жму лапу
Привет
Вл. Вл.
6/Х".
Ругая себя, что задержалась в консерватории на какой-то необязательной лекции и получила письмо только около 10 часов вечера, отправилась я в "Континенталь".
— Я боялся, что вы не придете, Натинька, вы ведь могли не прийти, я семь месяцев не писал вам, — говорил, здороваясь, Маяковский.
— Что вы, Владимир Владимирович! Я так рада видеть вас, так рада, что вы зовете меня Натинькой, а не Наташей, как в письме, — сказала я.
— Ну, какая же вы Наташа, раз пришли. Раз пришли, значит — Натинька, — улыбнулся Владимир Владимирович.
В этот приезд Владимир Владимирович мне показался очень изменившимся. Он был как-то тише и даже меньше, чем всегда. Я сказала ему об этом.
— Устал как-то, — односложно ответил Маяковский.
На другой день я видала Владимира Владимировича днем, и меня почему-то не покидало чувство какой-то жалости к нему. Кроме того, мне казалось, что маленький и неуютный номер, в котором он остановился в этот раз, явно говорит о том, что у него мало денег. И мысль, что это может влиять на самочувствие Владимира Владимировича, доводила меня чуть не до слез.
Почти через два месяца я получила письмо от Маяковского из Новороссийска.
"Милая
товарищ
Наташа
Я обещал Вам черкнуть о моем отъезде из Киева. Видите какой я честный не прошло и трех месяцев а я уже с полной добросовестностью пишу. Я хотел конечно отправить эту весть в самую секунду отъезда но в гостинице никаких людев не оказалось а слать красную шапочку мне показалось черезчур торжественным. Надеюсь скоро быть в Киеве. Конечно оповещу Вас об этом трубными звуками и если Вы будете добрая будем друг друга видеть на фоне Владимирской Горки
Жму лапу
Привет
Влад Влад".
Несмотря на то, что в этом письме Владимир Владимирович называл меня опять не Натинькой, а Наташей, я так обрадовалась веселому и бодрому Маяковскому, чувствовавшемуся в каждой строчке, что охотно простила ему это невнимание.