— Петя, виси, виси! Накопишь силы — раскачивайся, цепляйся ногами за провод, Петя! — И вдруг, оборачиваясь к инженеру, он хрипит окончательно сорванным голосом: — Услышал...
Но Пётр Синицын не услышал ничего.
Оправившись от падения, он перевёл дыхание и понял, что цепь и пояс, которыми он иногда на работе пренебрегал, спасли его. Теперь он знал, что в реку не упадёт. Это сразу дало возможность обдумать положение.
Не может быть, чтобы не было выхода! Не висеть же вот так над рекой на цепи, как бы крепка она ни была! Ведь вот дополз же он — и бандаж наложен, и дефект устранён, и ток давать можно.
Сознание хорошо выполненного долга окончательно привело его в себя, сообщило мыслям ясность. Но как же быть? Если он будет так вот висеть, начнут опускать провод. Обязательно опустят! Вон уже и сейчас лезут на мачту... Огромная работа... А главное, поднять провод снова смогут не скоро, на это нужны недели. Как же, как же быть?
Он не слышал, что кричал ему с катера мастер Захаров. Ветер уносил всё, что тот силился сообщить ученику. Но недаром мастер славился умением учить молодых: Пётр сам сообразил, что нужно делать.
На несколько томительных минут он затих, вися над бездной в полном покое, если, конечно, можно говорить о покое в его положении. Копил силы. Отдохнув, принялся раскачиваться на цепи. Он раскачивался всё шире и шире... Вот нога его уже коснулась провода. Ещё, ещё! Ах, как кружится голова!.. Ещё немного... Провод неясно мелькает рядом... Верхолаз весь напрягся, сжался в комок и, разжавшись, зацепился за провод сплетёнными ногами.
Теперь он перестал быть игрушкой ветра. Он может сознательно управлять своими движениями. Это уже хорошо. Ещё некоторое время он отдыхал, вися вниз головой. Теперь он даже не боится, он уверен в себе. Провод не будут опускать. Перехватываясь руками по цепочке, которая спасла его, он дотягивается до провода. Рывок — и он уже снова на проводе.
Нет, он не слышал восторженных криков, прокатившихся по реке. Он ничего не видит и не слышит: он отдыхает, выключив все органы чувств, экономя каждое движение.
Потом, собрав силы, уже уверенно, балансируя, цепко перехватываясь руками, он движется обратно к стальной мачте...
Те, кто внимательно следит за ним снизу, поражаются тому, как быстро он на этот раз проходит расстояние до твёрдой опоры. Ему же, наоборот, путь его кажется мучительно медленным, и каждое своё перемещение он отмечает, как маленькую победу.
Пётр очень устал. Порой он движется как бы механически, но движется, движется... Воля и вера в себя, только что выдержавшие такую проверку, безошибочно ведут его. Вот рука касается, наконец, металла мачты. Все чувства, приглушённые усталостью, вспыхивают с новой силой. Радость распирает грудь; кажется, будто и сердцу становится тесно.
Это не только радость спасения — нет, это радость неизмеримо бо́льшая.
«И моя копеечка не щербата», — удовлетворенно цедит он сквозь зубы любимую фразу Захарыча, медленно слезая с мачты.
Впрочем, когда на земле Петра Синицына обступают обрадованные монтажники, ликующий инженер и мастер Захаров, глядящий теперь на него не с обычной своей снисходительностью, а с почтением, когда все наперебой начинают его хвалить, поздравлять, он только хрипло произносит:
— Попить бы, а? Водички бы холодненькой... Дайте попить!
Сон
В знойный летний день я шёл по плотине, подпиравшей большое водохранилище.
Плотина эта как бы разрубала пейзаж на две равные части, полные самых вопиющих противоречий. Справа от неё далеко, пока доставал глаз, зыбилась на солнце зеленоватая прозрачная волна, чуть подпушённая нежнобелыми барашками. Слева, тоже до самого горизонта, простиралась степь. Она лежала ниже воды, и на её ровном, тусклозелёном фоне то здесь, то там желтели незажившие рваные раны, нанесённые ковшами скреперов.
Над водой кружили чайки, то падая, то вздымаясь в ветровом потоке; вдали, подпрыгивая на волне, плавала пара чирков. Вода разливалась так широко и привольно, что, глядя на неё, невольно думалось, что озеро это вечно плескалось здесь, отражая в своих водах неутомимо сиявшее солнце. Но стоило взглянуть в другую сторону, как сразу становилось ясно, что и волны, и чайки, и чирки появились здесь совсем недавно, и появились не сами, а приведены созидательной волей человека.
Даже воздух — и тот здесь противоречив. Он был влажен и свеж, как всегда бывает у озёр и морей. Но вместо сырости водорослей он отдавал терпкими ароматами полыни, чебреца и других степных трав, растущих обычно на сухой, потрескавшейся, бедной влагой земле.