— Ужин у нас, сосед!.. Проводы в армию, яловая свадьба, как некоторые называют… Считай себя приглашенным!
И поспешил отвернуться, чтобы не видеть благодарной улыбки Лазарова.
На траве перед домом в два ряда стояли столы. Вдоль них — скамейки из сосновых досок, которые он наскоро сколотил, потому что стульев не хватало. Теперь уже можно было убрать топор и коробку с гвоздями.
Он понес их в гараж.
В углу, под зарешеченным окошком стоял верстак с точильным камнем и тисками. Ему показалось, что вокруг намусорено, и, взяв веник, он долго подметал стружки и опилки, размышляя о том, что вечером кто-нибудь из гостей может ненароком заглянуть и сюда, а он любил, чтоб у него всюду были чистота и порядок.
Когда он вышел из гаража, под навесом летней кухни возилась только Свояченица с пылающим от жара лицом. Жена куда-то ушла.
Он закончил работу, а браться за новую без я жены не хотелось, и он отправился искать Стефку.
Поднялся по восьми ступенькам крыльца на террасу, заглянул в гостиную. Похоже, она только что здесь прошла, бахрома на плюшевой скатерти еще покачивалась, задетая ее юбкой, а в воздухе стоял запах ее духов, смешанный с неповторимым запахом ее кожи, волос, дыхания, так хорошо знакомым ему уже столько лет.
Тесная кухонька казалась еще теснее из-за горы тарелок возле мойки и на полках шкафов, от рюмок и бокалов, блюд, салатниц и супниц, где были разложены приготовленные к ужину кушанья и закуски. Только что вымытая посуда сверкала чистотой и сейчас подсыхала на льняных полотенцах, ожидая минуты, когда она разместится на столах.
Он взял бутерброд с паштетом из гусиной печенки с шампиньонами и, чтобы замести следы, раздвинул остальные, звездообразно разложенные на широком блюде розового стекла.
Оставалось заглянуть в спальню, где в эту минуту он меньше всего рассчитывал ее застать. Но еще не перешагнув порога, каким-то шестым чувством угадал, что она там.
Жена сидела на краю полуторной железной кровати, вытирая мокрые от слез глаза. Коричневый фибровый чемодан с яркими, забавными картинками на внутренней стороне крышки, раскрытый, стоял перед нею. Йонков увидал там аккуратно сложенные вещи призывника.
Он робко подошел, положил руку на изогнутую спинку кровати. Железо было прохладное, как шкура змеи.
Стефка не шевельнулась, только губы у нее чуть дрогнули, пытаясь остановить рыдание, которое рвалось из горла. Из глаз снова хлынули слезы, и лицо еще больше заблестело.
— Да будет тебе! — проговорил Йонко.
Он отлепил стынущие пальцы от спинки кровати, медленно подошел к жене и ласково погладил мягкую, теплую кожу у нее за ухом.
Ему хотелось как-то успокоить ее, сказать те слова, какие обычно говорят в такие печальные минуты, но он не смог придумать ничего, кроме трафаретной фразы — дескать, каждой матери, коль родила солдата, суждено рано или поздно пролить слезу, укладывая солдатский ранец. Пришла на память песня тех времен, когда он сам уходил в армию. В сущности, он помнил из нее лишь несколько слов — о цветке дикой герани, что засунут в дуло карабина, и о том, как на прощанье поцеловали солдата в лоб. Он хотел напеть мелодию, промычал что-то, но тут же умолк, потому что жена подняла глаза, словно спрашивая, неужто у него так весело на душе, что он даже поет… Он почувствовал, как нелепо прозвучал вырвавшийся из ноздрей звук, смутился и, чтобы отвлечь ее внимание, потянулся за полиэтиленовым пакетом, лежавшим поверх сложенных в чемодане вещей. В пакете была поплиновая пижама в зеленую и черную полоску.
— Этого ты могла бы не класть, — сказал он. — Над ним смеяться будут.
Она молча наблюдала за тем, как его пальцы ощупывают поблескивающую материю, потом тихонько потянула пакет к себе и положила на прежнее место.
— Казарма ведь, — сказал он. — Кто тебе разрешит такое баловство…
— Все-то ты знаешь! — неожиданно твердым голосом возразила она.
— Конечно, знаю! Тоже ведь было время, проходил службу… Казарма есть казарма! Может, теперешняя не в точности, как раньше… Но уж и не вовсе по-другому…
Возможно, он продолжил бы свои рассуждения о казарме, но она, поймав его руку, потянула к себе, усадила рядом и обняла за шею. Это удивило его, от неожиданного теплого чувства его глаза тоже заволокло слезами. «Сыночек наш…» — произнес он, и из его груди вырвалось глубокое, как в детстве, рыдание.
— Ты пиво поставил?
Она вскочила, захлопнула чемодан. Глаза ее были уже сухи, минутная слабость испарилась, она могла снова взяться за прерванные хлопоты.