— Возьму да сам поставлю железный прут, — сказал Дилов, в очередной раз раздумывая о громоотводе. — Что особенного? Железный прут, несколько метров проволоки протянуть до земли, и всего делов…
Жена не слышала. Она рассматривала кружевные занавески на окнах альпийского домика…
Последней стояла халупа Первомая. Он поставил ее незаконно за два дня международного праздника труда, и хотя с тех пор прошло много лет, все еще не достроил до конца. И участок у него тоже не был еще огорожен — он только навалил со стороны улицы сухого терновника, который порос высокой, непроходимой травой. За терновником высились штабеля камня и кирпича, сбрызнутые известкой, чтобы опознать, если кто вздумает утащить.
Первомай копался в кустах черной смородины. С тех пор как он нарушил закон о плановой застройке населенных пунктов и пустующих земель, он появлялся на своем участке только рано поутру либо вечером, после конца рабочего дня. Сам служа в городе, он по собственному опыту знал, что служители закона, которым надлежит применить к нему санкции, вряд ли явятся в нерабочее время. И пока что не ошибся. Никто не приходил, никто не составлял на него акта, при последней планировке дачной зоны его халупа была узаконена, однако в глубине души он продолжал считать себя правонарушителем, отчего и появлялся на участке по-прежнему только рано утром или вечером и иногда задавал один-единственный вопрос, повергавший в смущение его знакомых: «Что слышно? Будут нас сносить, нет?»
Завидев подводу, Первомай отложил мотыгу и двинулся между смородиновыми кустами. Был он по пояс голый, узкогрудый, с глубокими впадинами под ребрами, соски у него были маленькие и черные, как смородина.
— Что слышно, сосед? — спросил он. — Музыка играет…
На сей раз он спрашивал не о том, будут ли сносить, а о мадьярском оркестре, который уже исполнял свой репертуар во дворе у Йонковых.
— Призывника провожаем, — объяснил Дилов. — Сейчас красоту наведем и отправимся…
— Недю Недев тоже вроде обещался… — сказал Первомай. — У тебя никаких сведений на этот счет?
Дилов задумался, почесал кончиком прута переносицу.
— Сведений у меня, сосед, нету, но все возможно… Стефка баба расторопная, пользу свою блюсти умеет…
Наконец лошадь свернула к их воротам.
Это были обычные деревенские ворота из плотно переплетенных жердей, прихваченных к столбам жгутами из веток орешника. Нижняя часть ворот скользила по отшлифованному полозу из ствола черешни, что уменьшало трение.
Жена хотела слезть, подтолкнуть вверх жгут и толкнуть створку по черешневому полозу, но муж удержал, положив ей руку на колено, — мужскую работу он любил делать сам. Он поставил ногу на ступицу и легко соскочил наземь, даже очень легко для своих сорока пяти лет и вдвое большего количества килограммов…
Открыв ворота, он повел лошадь к сараю.
Двор у них был — пятнадцать соток, с небольшим наклоном в сторону дороги. Задняя половина была отведена под виноградник. Собственно, когда он несколько лет назад приобрел его, весь участок представлял собой виноградник, но пришлось часть лоз выкорчевать, чтобы освободить место для дома и хозяйственных построек. Жаль ему было тогда этих лоз, которые давали отличный виноград, но другого выхода не было — он ведь насовсем расстался с Юглой, оформил развод с первой женой, взял за себя девушку прямо со школьной скамьи, надо было обеспечить ей крышу над головой, иначе как жить дальше? У него водились кой-какие деньжата, но в городе, не имея прописки, ничего купить не удалось, поэтому он и поселился здесь, на виноградниках. Дач в ту пору было еще мало, по склону холма виднелись все больше сторожки да сараюхи, так что его дом одним из первых заалел красной крышей среди зелени Вербняка. Построил он дом своими руками по образцу своего дома в Югле, словно целиком перенес его сюда. Там нижний этаж тоже уходил в землю на глубину четырех ступенек, выше располагались две спальни, кухня, кладовка и открытая площадка, которую он собирался когда-нибудь застеклить, чтобы получилась как бы веранда, какие делают в теперешних дачах. Сарай он прилепил к задней стене дома, чтобы защищал от зимних ветров, кроме стойла для лошади, сделал и навес для подводы, или «гараж», как он иногда в шутку называл его. Над стойлом и «гаражом» находилось просторное помещение, где зимой хранился фураж.