— Минутку! — отозвался Булгуров. — Опять же Дочо Булгуров выручит в решающий момент…
В руке, которую он протягивал к щели между створками ворот, сверкнул сплюснутый кончик отвертки.
— Я без инструмента никуда ни шагу, — сообщил он. — Никогда не знаешь, где он потребуется… Два винтика кому-нибудь привинтишь: «Сколько с меня, мастер?» — «Давай сколько не жалко». Глядишь — хоть один лев, а заработал. Это в худшем случае.
— Один лев — это две рюмашки, — сказал возчик.
Металлический язычок щелкнул, отвертка сделала свое дело, и ворота отворились. Все четверо ринулись по темному проходу между лозами. Вел теперь Знакомый Пенчевых, его клетчатый пиджак маячил впереди точно зарешеченное окно. А замыкал Булгуров, поотставший, чтобы прибрать свою отвертку. Правда, вскоре он снова ее вытащил, сообразив, что им предстоит взломать еще один замок: они приближались к двери домика.
— Если и тут заест, я здесь! — сказал он.
— Если заест, выламываем дверь, и все! — сказал Свояк, навалился плечом, но вдруг нырнул вперед и упал: дверь не оказала никакого сопротивления. Было слышно, как он выругался, а потом вернулся ползком, потирая ушибленное колено: — У-у, черт, открыто, оказывается!
Из темной глубины дома исходил запах толя, сосновых досок и резиновых сандалий. Кто-то потянулся к щитку, нащупал выключатель, и яркий полуночный свет ударил им в глаза.
Первое, что они увидели, были сандалии — они стояли на половичке перед кроватью с пружинным матрацем, а к ним спускалась босая нога, пальцы ее шевелились, нашаривая сандалию. Потом оранжевое одеяло с подшитой к нему скомканной простыней откинулось, открыв взглядам сидящего на кровати Ивана Первазова.
— Гляди-ка, он тут! — разинул от удивления рот Дило Дилов и оглянулся на Свояка. — Кто сказал, что его нету?
— Вернулся, собака! — пробормотал шофер.
Обитатель дома резко поморщился, отгоняя сон, и зашарил другой ногой в поисках сандалии. Он был в майке, под которой темнела ложбинка впалой груди, поросшей редкой, с проседью, шерстью. Ложбинка тянулась кверху, к шее, обрамленная двумя натянутыми жилами, и терялась у раздвоенного подбородка.
— В чем дело? — хрипло спросил он. Голос у него сорвался, и ему пришлось откашляться, чтобы прочистить горло. — Зачем зажгли свет?
Никто не ответил. Неожиданное присутствие неприятеля смутило Свояка, трое остальных тоже молчали, неспокойно переминаясь с ноги на ногу, и песчаная площадка у порога поскрипывала у них под ногами.
— Зачем пришли?
— К тебе пришли, Первазов! — с усмешкой проговорил Свояк, чтобы поскорей избавиться от нарастающей неловкости, которая сковывала его. — К тебе… Какая приятная неожиданность!.. Мы ведь думали, тебя нету…
— Что вам надо? — спросил Первазов, все еще прикрывая колени краем одеяла. Брюки висели на спинке стула, но стул стоял в нескольких шагах от кровати, и он стеснялся преодолеть это расстояние под устремленными на него взглядами.
— Повидать тебя пришли, Первазов! — Свояк продолжал улыбаться, но улыбка была уже на исходе. — На рожу твою распрекрасную взглянуть… А ну, вставай! Встречай гостей!
— Вставай, вставай, сударь-государь! — вдруг выпалил Дилов, вспомнив позабытые времена, когда на рождество ходили по домам с песнями и поздравлениями. Он хотел рассмешить Первазова и шофера, злобно уставившихся друг на друга.
Однако Первазов не засмеялся. Он еще раз покосился на свои брюки, потом неожиданно вскинул ноги на кровать, опять укрылся одеялом и отвернулся к стене.
— Ты погляди, погляди на этого пса… — крикнул Свояк, шагнув к кровати. — Ты ему говоришь «вставай», а он строит из себя… — И рывком сдернул с Первазова одеяло.
От холода и неожиданности скрюченное тело Первазова вздрогнуло.
— Вставай! Кому говорят? Ты где разлегся? Тут тебе не отель Балкантуриста!
Речь Свояка теперь лилась уже свободно, готовыми словосочетаниями — так, как их запечатлела его механическая память. Он потянулся к стулу, схватил брюки и швырнул их на полуголого Первазова.
— Сколько раз повторять! Вставай и освобождай территорию!.. А пожитки свои подберешь на дороге…
Ворча, пошатываясь, Первазов натягивал брюки и грозился сейчас же отправиться в город, к прокурору, и подать жалобу — на что это похоже, подымают человека среди ночи, угрожают вышвырнуть его имущество, есть в этой стране закон и порядок или каждый может ворваться к тебе посреди ночи и сказать «Вставай и убирайся!»?
— Вставай и убирайся, мать твою!.. — сказал Свояк.
— Ты не матерись, не матерись… Вон, свидетели есть! — Первазов оглянулся на стоявших у двери людей. — Один вот так матюгнулся и живо у меня угодил за решетку… Как бы я и тебя не упек…