— Все едино, — отозвался Антон. — Срок давности уже прошел, теперь их ничем не возьмешь.
— Не может быть срока давности на все, — взглянул на него Сашко.
— А если он конокрад, — сказал Ванка. — О каком сроке давности вы толкуете?..
— Вот я и говорю, — повернулся к нему Сашко, — что надо проверить. Всего-навсего проверить. А если он не один, если есть другие… Их связывали по несколько человек…
— Постойте, постойте, — остановил их Крумов, — вы что-то слишком увлеклись.
Он налил водки, рюмки пожелтели, в воздухе закружились осы.
— Давайте выпьем, — сказал Крумов. — Зачем нам ругаться, мы люди свои… Верно, может, это двадцать пятый год, а может, и нет. Человек здесь лежит уже пятьдесят лет, все давно кончилось, все привыкли к тому, что его нет, к счастью или к несчастью, неизвестно, вспоминает ли кто-нибудь о нем. И хочет ли вспоминать. Здесь все неясно — может, так, а может, совсем наоборот. Может, ты хочешь сделать добро, а получится зло.
— Хотя бы проверим, — сказал Сашко. — Иначе… будет нечестно.
— Брось ты эту свою честность, — разозлился Ванка. — Ну и что, что ты честный, ну, а дальше? Напишут о тебе в газете…
— А если бы это был ты? — спросил его Сашко. — На его месте? И ничего бы от тебя не осталось, и ничего бы о тебе не знали? Даже то, как ты умер?
— Плевать… — сказал Ванка. — Меня-то уж не будет, велика важность, будут знать обо мне или нет.
— Нам надо о себе подумать, — сказал Крумов, — а то мы все о нем говорим. А ему уже ничего не нужно — ни хлеба, ни соли. Во-первых, мы не знаем, кто он такой, все сомнительно. Во-вторых, мы теряем намного больше, чем выигрываем, если тут все перевернут. А если окажется, что он конокрад?
— Тогда все полетит псу под хвост, — сказал Ванка. — Все лето пойдет насмарку.
— Так это сейчас некстати, — отозвался дядя Ламбо. — Я этих денег жду, как…
— Даже если он и не конокрад, — продолжал Крумов. — Ведь они за то и боролись, чтобы нам лучше жилось. Так это или не так?
— В данном случае не совсем так, — возразил Сашко.
— Как не так? — переспросил Крумов. — Именно так, и в книгах про это пишут, и в газетах… За это и боролись. А мы чего хотим — жить лучше, ничего другого. А если они начнут ворошить, нам будет хуже. Вот она — правда. И давайте не будем больше спорить об этом, ты лучше меня знаешь — речь идет об общем благе.
— Одно другому не мешает, — сказал Сашко.
— Ты так думаешь, — возразил Крумов, — потому что еще молод. Прикинь хорошенько что к чему, и сам поймешь. Ты ведь тоже приехал сюда не ради моих прекрасных глаз, а чтобы заработать лишний лев.
— Не знаю, — сказал Сашко. — Я думаю, что надо проверить.
Со стороны дороги, спугнув тишину, раздался повизгивающий звук «Москвича» товарища Гечева; перед калиткой мотор еще несколько раз взвизгнул и замолк. Стукнула захлопнутая с силой калитка, и товарищ Гечев энергичным шагом устремился к веранде.
— Небольшое производственное совещание, а? — засмеялся он, подойдя к сидевшим. — Ого, даже белая скатерть. Что у вас за банкет? Крумов, уж не выиграл ли ты в спортлото?
— Тут речь идет не о выигрыше, а об убытке, — поздоровался с ним за руку Крумов. — Этот юнец…
— Какой юнец? — спросил Крумов. — Сашко?..
— Он, — кивнул Крумов.
И отведя Гечева в сторону, стал ему рассказывать о случившемся.
Остальные сидели в это время за столом, на который садились осы; осы ползали по рюмкам, одна упала в водку и замахала отяжелевшими крыльями; дядя Ламбо вытащил ее оттуда своим корявым пальцем.
Крумов все еще рассказывал.
— Из-за твоих фантазий, — сказал дядя Ламбо, — мы останемся без гроша. Держал бы язык за зубами.
Сашко наклонил голову, взял дольку помидора и выпил сразу целую рюмку. Прежде чем он успел что-то ответить, Крумов и товарищ Гечев подошли к столу и сели за белую скатерть.
— А для меня, — спросил товарищ Гечев, — найдется рюмка?
Крумов быстро встал, пошел в комнату и вернулся с рюмкой. Закат, мутный красный закат заливал все небо, дрожал в воздухе, окунаясь краями в синеву вечера; Крумов налил в рюмку Гечева янтарной жидкости, долил и другие рюмки.