— Мало ли что ты думал, — ответил товарищ Гечев, — утрясай все и побыстрей, потому что ты не один, другие тоже ждут — и бур, и колодец… Я не собираюсь тебя ждать, мне это невыгодно…
Он сел в дребезжащий красный «Москвич», повизгивающий звук огласил окрестности, автомобиль поднял за собой тучи пыли и исчез на глазах у несчастного Крумова.
С веранды донеслись крики.
Крумов повернулся, сжал зубы и зашагал по плитам, поросшим травой и ромашками, по плитам, над которыми мерцали светлячки, по плитам, которые начинали таять в наступающих сумерках.
На веранде уже горел свет, вокруг лампы кружились ослепленные светом мушки и бились о горячее стекло. Дядя Ламбо говорил Сашко:
— Я привел тебя сюда, чтобы ты мог подработать, отец твой меня упросил… А теперь ты хочешь все испортить. В благодарность.
— Не хочу, — ответил Сашко. — Но ты не можешь понять…
— Работай и помалкивай, — прервал его дядя Ламбо, — вот тебе и вся правда. Мы с твоим отцом так и жили, детей вырастили и выучили, в люди вывели… Молчи и мотай на ус, меня слушай, мы с твоим отцом — друзья, все равно что он тебе это говорит.
— Постой, дядя Ламбо, — сказал Сашко, — разве можно всю жизнь помалкивать в тряпочку и терпеть… ведь мы тоже люди.
— Можно, — отрезал дядя Ламбо, — я вот всю жизнь помалкиваю. Твой отец тоже всю жизнь работает, и я не слышал, чтоб он горячился или речи толкал… Голоса его не слышал.
— Что ты его обхаживаешь? — ударил по столу рукой Ванка. — Слушай, ты что, не понимаешь, что из-за твоих бредней у нас все лето может пропасть? А?.. Знаешь, сколько дел у меня сорвется, если эта история начнет раскручиваться? Для того ли я здесь торчу столько месяцев, живу, как дикарь, людей не вижу, чтоб явился типчик вроде тебя и все испортил?.. И ради чего?.. Не выводи меня из терпения, не то я тебе все кости обломаю!.. Заткнись и помалкивай!.. Мы с тобой друзья и прочее, но веди себя по-человечески, иначе я не ручаюсь за себя!..
— Постойте, постойте, — вмешался дядя Ламбо. — Потише, не горячитесь, он образумится, он — хороший парень, я знаю его отца, мы с ним друзья…
Антон, который до сих пор молчал, разлил оставшуюся водку по рюмкам и сказал:
— Я тут слушаю тебя и никак не могу понять: ты за что, собственно, борешься? Чего ты хочешь?
— Чтобы он опять не исчез, — ответил Сашко. — Чтоб не думали, что раз убили, то конец… Что победили. И на этом все кончается. Что достаточно связать людей и увести их… А если мы опять его закопаем, получится именно так, понимаешь? Что достаточно нескольких метров земли, и все исчезает, и человек, и то, что он думал, и во что верил, и к чему стремился…
— Чушь! — сказал Ванка. — Просто чушь!.. Нет чтоб подумать о себе, о нас!.. О живых.
— Это как раз и нужно для живых, для нас.
— Муть все это, — сказал Антон. — Ты сам не знаешь чего хочешь, даже сказать не в состоянии. Один пшик.
— Да нет, — сказал Сашко.
— Как же нет, — разозлился Антон. — Вот я могу сказать, чего хочу, дядя Ламбо тоже, а ты? Его дети, его мать, то, к чему он стремился… Но это же все пшик, ты это сам придумал. Есть ли это, существует ли на самом деле, можно ли это потрогать?
— Чего ты хочешь? — спросил Сашко. — Чтоб я дал тебе его адрес? И анкетные данные?
— Я хочу, чтоб ты помалкивал в тряпочку, — сказал Антон. — Чтоб из-за каких-то пуговиц не отбирал у нас кусок хлеба, черт тебя подери!..
— Но ведь ты — свободный человек, — сказал Сашко. — А теперь запел, как дядя Ламбо: держи язык за зубами!..
— И будешь держать, — пригрозил Антон. — Будешь держать, а не то…
— Ошибаешься… — покачал головой Сашко.
— Слушай! Ты давай поаккуратнее! — крикнул Ванка. — И не играй на моих нервах!..
— Язык — мой, — ответил Сашко. — Захочу — буду держать за зубами, не захочу — не буду. А вы со своими языками обращайтесь как хотите.
Ванка перепрыгнул через стол, опрокинул его, скатерть упала, рюмки со звоном разбились… Стул, на котором сидел Сашко, перевернулся, и они с Ванкой покатились по мраморному полу веранды…
— Ванка!.. — закричал дядя Ламбо. — Сашко!.. Погодите же!.. Перестаньте!.. Антон, разними их!..
Антон набросился на Сашко, и ком тел перекатывался под оранжевым тентом, под лампой, где кружились мелкие мушки, в тихой летней ночи, в которой мерцали светлячки, и лес стоял под белой луной неподвижный и молчаливый…
Ночь, ночь лежала над дачной зоной, над садами и деревьями, темная, непроглядная, дачи будто бы стали меньше и исчезли во мраке, в бездне черного и похолодавшего воздуха.