Над перекрестком горел желтый свет — это я помню твердо. Когда вспыхнул зеленый, я сошел на мостовую. И это было последнее, что я запомнил.
Очнувшись, я почувствовал, что словно бы купаюсь в море света. Наверное, солнечного, хотя вокруг и разливалось какое-то молочно-матовое сияние. Настолько сильное, что я невольно зажмурил глаза. Но тогда мрак показался мне невыносимым, как будто я пробыл в нем миллионы лет. Я опять открыл глаза. Мучительно медленно всплыло передо мной лицо. Женское лицо. Очень тонкие чистые черты, белая косынка. И хорошо всем знакомый маленький красный крестик. Медсестра. Взглянув на меня, она вздрогнула, словно увидела просыпающегося мертвеца. Потом коснулась моего лица кончиками тонких пальцев, встала и, не сказав ни слова, вышла.
Что все это значит? И что это так стягивает лицо? Непроизвольно пощупал — бинт. Голова моя оказалась настолько туго забинтованной, что трудно было открыть рот. Я медленно повернулся туда, откуда шел свет. И перед глазами колыхнулся трепещущий в его отблесках зеленый занавес. Ветви деревьев почти касались чисто промытых окоп. Какой-то дрозд, уцепившись желтыми лапками за сухую веточку, смотрел мне прямо в глаза. Что могло быть прекраснее? Я жив, солнце светит, вечная зелень планеты готова волной хлынуть на мою кровать. Между листьями сияло великолепное земное солнце. Я и не знал, что его свет так прекрасен — такой живой, такой вечный. Вот оно! Это и есть жизнь, бытие, которое мы так стараемся постичь. Свет. Дрозд, соглашаясь, кивнул мне головкой. Я улыбнулся. Большая белая комната, громадное белое окно, высокий белый штатив с системой для переливания крови, на секунду напомнивший мне наказанного гимназиста, понурившего унылую стеклянную голову. Здорово, школяр! Что стряслось?
В комнату вошел невысокий густобровый человек в халате. Похоже, врач. Присел на стоявший у кровати белый стульчик и широко, как мне показалось, неуместно широко улыбнулся. Явно хотел меня подбодрить, причем самым банальным образом.
— Что это я тут делаю? — спросил я.
— Небольшая авария, профессор. На вас налетел троллейбус. Тройка. Ну и крепкая ж у вас голова, честное слово. Троллейбус до сих пор не вышел на линию — прохожих боится.
Я тут же вспомнил — желтый свет, потом зеленый. Троллейбуса я, конечно, не видел.
— Сегодня?
— Нет, четыре дня назад.
Значит, целых четыре дня я провел в коматозном состоянии. Только тут я понял, почему вырвался из мрака, как из бездны. Позже я узнал, что мне была сделана трепанация черепа, причем очень сложная и тяжелая. И чрезвычайно удачная. Но тогда я спросил только:
— Где жена?
— Ушла час назад… Все это время она просидела возле вас, ни на шаг не отходила.
— Совсем измучилась, — еле слышно прошептала сестра.
Но я услышал — несмотря на плотно забинтованные уши. Сердце сжала тупая боль, ничуть не похожая на ту, что беспокоила мою разбитую голову.
— Очень прошу вас ее позвать… И поскорей, если можно.
— Да, конечно, — кивнул врач.
Обернувшись к сестре, он произнес несколько слов, которых я не расслышал. Потом снова взглянул на меня.
— Думаю, что главная опасность миновала! — сказал он, на этот раз вполне серьезно. — Но, сами понимаете, необходимо быть очень осторожным. Не двигайтесь, не волнуйтесь, ни о чем не тревожьтесь, забудьте об этом несчастном случае. И вы уйдете отсюда возрожденным.
— Понимаю, — сказал я. — Но когда приедет жена?
— Не беспокойтесь, через полчаса будет здесь. Только бы удалось ее разбудить. За эти четыре дня она не спала и четырех часов. Где у вас стоит телефон?
— У меня в кабинете.
— Да, не очень удобно, она может и не услышать звонка. До чего же все-таки сильная женщина ваша жена, позавидуешь.
— Знаю, знаю… Не охнула, слезинки не проронила.
— Ну, насчет слез вы не совсем правы, — врач улыбнулся. — Но не думайте о ней, думайте о себе.
Однако я уже почти его не слышал. Меня вдруг охватила приятная расслабленность, жесткая больничная койка словно бы превратилась в лодку, плавно скользящую по глади озера. Счастливый, лежал я на ее дне и смотрел, как по синему небу плывут легкие облака. Погруженный в себя, в это неведомое прежде чувство, я незаметно заснул. А когда наконец открыл глаза, увидел ее рядом с собой, на том же самом стуле, где раньше сидел врач. Ее облик, такой знакомый и близкий, поразил меня.
— Это ты? — еле слышно проговорил я.
Она ответила бледной улыбкой, в которой чувствовалось огромное облегчение, готовое в любой момент превратиться в слезы.