Никто из родичей невесты на свадьбу не явился, хотя Мечка не бог знает как далеко от Панагюриште. Несмотря на это свадьба прошла очень весело — пошумели изрядно, как говорил другой мой дед, Лулчо. Одни кричали, что молодая «краденая», другие — что «найденная», третьи — что упала с орехового дерева, видимо намекая на ее малый рост. Но бабушка держалась с большим достоинством, без капли смущения или детской стеснительности, будто и впрямь была невестой из знатного рода. Сидела на своем месте молча, еле касаясь гостей взглядом, еле наклоняясь, когда нужно было поцеловать руку у кого-нибудь из стариков. Все это в целом произвело благоприятное впечатление на свободолюбивых и самоуверенных панагюрцев.
Сейчас я думаю, что бабушка была очень хорошенькой, даже красивой, но в современном понимании. Это видно хотя бы по фотографии. Чудесный овал лица, чуть скуластого, но с очень нежным подбородком. Тонкие черты, живой сверкающий взгляд осознавшей свою силу женщины. На фотографиях тех лет обычно жена сидит, а муж стоит рядом, положив руку на спинку стула. Тут наоборот — дед сидит, а она стоит слева от него и улыбается своей еле заметной лукавой улыбкой. При жизни бабушка очень часто показывала мне этот снимок и объясняла все, особенно цвета. Желтая блузка — такие и сейчас носят, лиловый суконный контошик с откидными рукавами и вместо сукмана — длинная до пят черная юбка. Волна умиления и сострадания захлестывала меня, когда я видел, как она постарела по сравнению с портретом. Бабушка прекрасно понимала мое состояние, хотя лицо ее давно уже разучилось выражать и скорби и радости.
Они с мужем очень любили друг друга. Об этом мне никто не говорил, это я понял сам, словно бы тоже жил в то время. Думаю, сейчас уже не встретишь такую горячую, такую преданную любовь, которая связала бы двух одиноких людей такими неразрывными узами. А больше ни в чем они не нуждались — ни у себя дома, ни в городе, на пороге стольких ужасных событий. В наше время все по-другому. Слишком много лиц, событий, зрелищ тянут в разные стороны душу человека, она стала разреженной, как атмосфера на Марсе, которая не может удержать в себе ничего живого. И чем дальше, тем все более разреженной становится. Не знаю, что должно случиться, чтобы люди вновь обратились к себе, осознали себя, увидели свои настоящие чувства. А то они окончательно превратятся в муравьев, которые при встрече узнают друг друга не иначе как на ощупь.
После свадьбы дед не поехал, как обычно, перегонять скот. Просто не захотел в первый же год оставлять в одиночестве молодую жену. А может, его удержали дела революционной организации. Восстание назревало, все лихорадочно к нему готовились. Все, кроме, может быть, влюбленных, хотя дед исправно выполнял свои обязанности. Вероятно, без особого воодушевления, но и не отлынивая. Бенковский очень любил его и доверял ему, хотя бы потому, что он был не из людей Бобекова. Бабушка, правда, Бенковского недолюбливала, во всяком случае говорила она о нем всегда довольно холодно и отчужденно. Однажды, незадолго до восстания, Бенковский явился к ним в дом около полуночи, как всегда, с целой свитой. Спутники его остались во дворе, выгуливать разгоряченных лошадей, а Бенковский прошел в большую комнату, где дед обычно принимал гостей. Хмуро взглянул на бабушку и распорядился:
— Ступай, молодка, свари нам по чашке кофе.
Наверное, хотел остаться наедине с дедом. Бабушка сварила кофе и, подавая его, сдержанно проговорила:
— Ничего у вас не выйдет, Георгий… Только головы свои сложите.
— Можешь не бояться, уж твоя-то голова останется в целости, — мрачно ответил Бенковский. — На тебя турки и не глянут, больно худа.
Понятно, почему она его не любила. Рассказ этот бабушка словно клещами из себя тащила. Закончила она его следующими словами:
— Сразу видно, не из больно-то хорошей семьи был человек… выпил кофе и чашку вылизал, будто деревенский портняжка…