И в конце представила Рамона Новарро:
— Мой жених!
— А-а, так вы помолвлены? — удивился тот штатский, который сказал, что Сийка очень красива, несмотря на свой рост.
Невеста еще пуще расцвела. Она не переставала улыбаться своей обворожительной улыбкой, ее накрашенные губы растягивались все шире и шире, как резина, чуть не до самых ушей.
— Вы — чиновник? — спросил штатский, продолжая изучать паспорт Рамона Новарро.
— Так точно! — ответил по-солдатски Кынчо. — Финансовый инспектор!
— Особых примет нет, — продолжал бормотать штатский. — Почему нет, когда есть?
Кынчо покраснел. Штатский намекал на его родинку.
— …Нету, а есть! — продолжал штатский.
— Он работает в комиссариате по еврейским делам! — попыталась Сийка отвлечь внимание полицейского от Кынчевой родинки.
— О-о! — протянули все трое. — Распределяет квартиры?
— Нет еще, — извинился Кынчо, — но скоро начнем!
— Про нас не забудьте! Мы тоже бездомные!
— Конечно, конечно! — вовсю заулыбалась Сийка, как будто ей предоставили право раздавать еврейские квартиры.
Полицейские долго еще обходили и обшаривали комнаты. Не забыли заглянуть и в чуланчик, где мы держали веники и помойное ведро. Когда они ушли, Сийка заперла дверь и тут же бухнулась на первый попавшийся стул. Мы слышали только, как она выдохнула:
— Кынчо, дай мне стакан воды!
Рамон Новарро тотчас побежал в кухню.
Сийка залпом выпила холодную воду, вытерла мокрые губы и спросила как во сне:
— Того идиота в самом деле убили? Или он еще жив?
Никто не мог ей ответить. По цементным лестничным ступеням продолжали топать подкованные сапоги жандарма. Штатские тащились за ним следом. Кто-то отдавал команды, но мы их уже не слышали. Все наше внимание было поглощено Ване: у него хлынула горлом кровь, и он, наклонившись над ночным горшком, отчаянно кричал, чтоб мы дали ему платок.
В эту кошмарную ночь Сийка и ее жених спали в кухне, чтобы в случае нужды помочь больному. Панайотов вернулся очень поздно. Усталый, запыхавшийся, бледный как смерть. Он сказал, что едва пробрался в дом со своим удостоверением «инвалида войны» и что оцепление еще не снято. Его пропустили только из жалости, потому что он стар и беспомощен и проживает в этом квартале. Куда бы он пошел ночевать? На улицу, что ли?
Узнав, что проверка прошла благополучно, без сучка и задоринки, он рухнул на диван напротив больного и долго молчал. Глаза его наполнились слезами, но старик быстро взял себя в руки — недаром он был тертый калач, — улыбнулся и сказал Ване:
— Не унывай!
— Папа! — сообщила Сийка. — Я положила ему лед, чтобы остановить кровь.
— И хорошо сделала, дочка, только этого недостаточно… Необходимо принять более серьезные меры… Сегодня я видел доктора Петрова, он мне сказал, что нам уже дали место в санатории.
— Правда? — всплеснула руками Сийка. — Это великолепно!
— Да, но надо предварительно его оплатить.
— Оплатим, папа, не беспокойся!.. Кынчо! Эй, Кынчо!
Кынчо, стесняясь, стоял в полутемной кухне, немного приоткрыв дверь. Услышав голос своей невесты, он робко встал на пороге.
— Что тебе, Сийка?
— Дай, пожалуйста, те деньги, что мы взяли из Народного банка!
— Они у тебя, Сийче! Я же отдал их тебе на сохранение!
— Ах, да! — хлопнула себя Сийка по лбу. — Совсем забыла… Вот дурная голова… От этой проверки у меня ум за разум зашел…
Она побежала в холл и взяла сумочку, которую оставила на столике с граммофоном. Быстро пошарила в ней и вытащила пачку банкнот — чистых, новеньких, с изображением его величества. Я никогда не видел так много и таких новых банкнот, собранных в одной пачке. Сийка быстро разорвала упаковку и начала считать деньги, шумно поплевывая на пальцы. Нагнувшись над нею, мы тоже считали, боясь, как бы она не сбилась, но она не сбилась. Наконец, она обвела нас взглядом и торжественно вручила пачку отцу со словами: