Он бросил якорь, ловко вытянул корму на песок и спрыгнул на берег. Я вообразила, что это пират, приплывший похитить меня. На сей раз рыбы у него в руках не было, он был так же, как тогда, без шапки, в поношенных бумажных штанах и блузе, юношески ловкий, подвижный. Видимо, он заметил меня еще из лодки, но не был уверен, что это я, и, заслонив глаза рукой, несколько секунд всматривался. Потом направился ко мне.
Я продолжала делать вид, что поглощена чтением. Ощущение, что нас связывает с ним роковая близость, не оставляло меня. Могу ли я позволить себе знаться с этим оборванцем, который наверняка не говорит ни на одном языке, кроме родного? Я убедила себя, что испытываю к нему интерес только как к художнику, а не как к мужчине, что несуразицы минувшей ночи — не больше чем несуразицы и, если выяснится, что он вовсе не художник, я дам ему понять, что у нас не может быть с ним ничего общего.
Он подошел ближе, его тень коснулась моих колен. Пришлось оторваться от книги.
Он небрежно, кивком головы, поздоровался и чуть скованно произнес по-французски:
— Прошу прощения, мадам. Разрешите вам представиться. Я автор этого рисунка. Предполагаю, что он вам понравился.
Я окинула его взглядом снизу доверху — с ног, обутых в старые парусиновые туфли, до обгоревшего на солнце лица. В тоне, которым были произнесены эти слова, мне почудилась ирония.
— Да, месье. Рисунок прекрасный. Благодарю вас. Вы художник, не правда ли?
— Скорее любитель. Вы позволите мне сесть рядом?
— Но я никогда вас не видела! Я хочу сказать, что не позировала вам. Как вам удалось?
— Я рисую по памяти, — ответил он, опускаясь на мягкий песок по другую сторону зонта. — Я видел вас на дорожке, когда вы возвращались с пляжа. — Его большие руки были сплетены на коленях. Глаза устремлены на море.
— В таком случае у вас потрясающее воображение. Однако я не такая, какой вы меня изобразили.
— Почему вы так думаете? Истинная сущность человека не исчезает с годами. Только люди по большей части этого не сознают.
— Значит, вы умеете ее распознавать?.. Тогда вы очень счастливый человек, месье.
— Иногда. А иногда скорее несчастный… По-всякому.
— На рисунке я моложе, образ идеализирован…
— Это не идеализация, мадам, а стилизация… Так мне захотелось. — Он взглянул на рисунок, который я положила возле себя. И произнес эти слова с досадой специалиста, разговаривающего с профаном.
— Вы, должно быть, известный художник. Приехали сюда поработать?
— Нет, я совершенно неизвестен. Живу тут постоянно — зимой в городе, сейчас — в летнем домишке.
— Но чем вы живете? У вас, вероятно, есть другая профессия?
— Как видите, живу. Изредка продаю картину-другую. Был моряком.
В словах, которые он с трудом подбирал, я ощущала грусть, замкнутость, граничащую с враждебностью, некую отчужденность, которая тронула меня. Он выглядел гордым, ироничным и беспомощным.
— Мне бы хотелось увидеть ваши картины, месье. Есть они в городе?
— В городе нет. Если они интересуют вас, вам придется посетить мою халупу. Это в нескольких километрах отсюда, в устье реки.
Я испытующе посмотрела на него. Поехать одной? Лицо его было спокойно и безразлично, словно он был не слишком заинтересован в моем внимании. Он даже не оборачивался в мою сторону, сидел на песке, обхватив руками колени, и смотрел в море.
— Почему бы и нет? С удовольствием, — сказала я.
— Я отвезу вас на лодке. Иначе вы не найдете. Когда вам было бы удобно?
— Можно, я возьму с собой кого-нибудь из моих соотечественников?
— Не надо. Я показываю свои работы не всем. — Он обернулся, искоса взглянул на меня, видимо угадав мои опасения. Потом посмотрел на свои облезлые ручные часы и поднялся. — Мне нужно в город. До свидания, мадам. В котором часу вас завтра ждать?
— Лучше всего около четырех. Я буду на пляже.
Он поклонился, не протянув мне руки.
Его поведение немного задело меня. Он даже не счел нужным себя назвать. Мое имя он знал, об этом говорил адрес на конверте. Я проводила его взглядом, пока он не исчез в лабиринте извилистых улочек между каменными оградами…
Я была довольна, более того — очарована простотой, с какой он рассказал о себе, его интеллигентностью, так отличавшей его от окружающих, его затаенной гордостью, за которой угадывалось страдание. Чтобы такой художник не имел известности! Быть может, он сам не сознавал, как талантлив!.. Надо во что бы то ни стало увидеть его картины, и, если они такие же, как мой портрет, я заинтересую им Луи…