Марианна Каземировна Трофимова, которой выпала честь быть первым после 20-х годов минувшего столетия русским советским исследователем гностицизма и переводчиком коптских гностических текстов, чьи работы на эту тему официально публиковались даже в брежневском СССР (начиная с 1972 года в научной периодике, а с 1979 года – в издававшихся относительно большим, если сравнивать с нашими днями, тиражом – от 7.000 экземпляров – книгах) в знаменитом сборнике «Апокрифы древних христиан» (М., 1989 г.) дает в статье «Гностицизм и христианство» (стр. 168) отчасти определение, отчасти объяснение гностицизма, которое только и могло быть признанным приемлемым в советские времена, ибо оно было несколько окрашено в социально-философские тона: «В гностицизме проявляется умонастроение, окрашенное переживанием человека своей тождественности абсолютному, присущее, например, культуре Древней Индии. Специфику же [гностицизма] составляет то, что при этом умонастроении определяющей стала тема знания-самопознания. Убежденность в своей тождественности абсолютному отвращала гностика от социальности, ориентированной на признание других, влекла его к самоуглубленности, к медитативной активности. Это умонастроение искало средств не только понять, но и обосновать в личном опыте свою продолженность в мироздании, неотграниченность от его основ. Особая роль личного опыта препятствовала созданию единого учения, более или менее твердой догматики». (Курсив мой.)
Надо отметить, что очень многие современные исследователи, осознавая неблагодарность этого труда, в своих ключевых работах по теме вообще избегают давать собственные определения, предпочитая цитировать чужие. Так, в частности, поступили А.С. Четверухин (в вышедшей недавно книге его переводов с коптского «Сочинения гностиков в Берлинском коптском папирусе 8502», СПб.: Алетейя, 2004) и Элейн Пейджельс (в книге «Гностические евангелия» – “The Gnostic Gospels”, NY: Random House, 1979). Так, А.С. Четверухин пишет («Сочинения…», стр. 18): «Во избежание очередной субъективной оценки мы предпочли ограничиться выборкой материала, которая поможет читателю получить минимально необходимые знания по интересующему его предмету и ознакомит читателя с рядом существующих оценок гностицизма как особого религиозно-философского направления».
Пейджельс же, скорее, очень аккуратно, «политкорректно» предостерегает от заведомо ущербных определений, резюмируя: «Ко времени, когда я начала изучать эту находку (т.е. Библиотеку Наг-Хаммади – А.М.), гностицизм уже был предметом многочисленных исследований. Первыми изучать гностиков начали их ортодоксальные современники. Пытаясь доказать, что гностицизм по своей сущности был нехристианским явлением, они прослеживали его истоки до греческой философии, астрологии, мистериальных религий, магии и даже индийских источников. Зачастую они подчеркивали – и карикатурно искажали – причудливые элементы, проявляющиеся в некоторых формах гностической мифологии» (Pagels Е., “The Gnostic Gospels”, Introduction, цит. по неопубл. рус. пер. «И.Ползикова»).
Основатель аналитической психологии Карл Густав Юнг писал о гностицизме много и плодотворно. О его искреннем и глубоком интересе к теме говорит уже хотя бы те два обстоятельства, что он опубликовал в 1915 году полученное им – и ведь не просто так полученное! – откровение гностика начала II века Василида «Семь наставлений мертвым», а также то, что первый из 13 Кодексов Наг-Хаммади был выкуплен в 1947 году именно Институтом Юнга и так и называется теперь – «Кодекс Юнга». Отметим, что остальные 12 Кодексов Наг-Хаммади остаются безымянными по сей день. Более того, и у самого Юнга есть книги, которые можно определить как абсолютно гностические по духу. Таковы, например, лишь недавно изданная (в том числе по-русски – Клубом «Касталия») «Красная книга», а также широко известный и ранее «Ответ Иову». И несмотря на то, что Юнг остерегается давать в своих работах «лобовое» определение гностицизма (как истинный психолог, он избегает кавалерийских наскоков на сложные темы), мы делаем для него своеобразное исключение в этом докладе, весьма подробно говоря о нем. Дело в том, что Юнг, кажется, единственный крупный мыслитель, для которого и гнозис, и гностицизм – скорее основоположения для современной психологии, а не религиозно-философские, религиоведческие или историко-культурные построения. На первый взгляд, этот вывод странен, но только если забыть этимологию слова «психология» – «наука о душе». А душа – это связующее звено между материей и духом, вопреки выводам «материалистической психологии». Тема стопроцентно гностична, учитывая теснейшую взаимосвязь между гностическими космогонией и антропологией! То есть, перефразируя известную мысль одного античного гонителя гностиков о том, что «каждая душа по природе христианка», мы, в свою очередь, словно повторяя за Юнгом, можем сказать, что «каждая душа по природе гностик» или что «каждая душа несет в себе гностицизм». Гностицизм у Юнга – это, в сущности, учение о подлинной природе человеческой души.