Первым желанием было вздремнуть. Хуже и не придумаешь. Едва поудобнее устроился в кресле, хотел прикрыть веки, как перед ним вновь сверкнула та вспышка, послышался гул, черный дым взметнулся между высокими дубами. Радость свершения снова его переполнила. Обуздать ее, избавиться от нее — не удавалось. Он переменился, сам того не желая. Уже прикидывает, кого из генерал-полковников поддержать, кому, пожалуй, отказать в поддержке. Это лишало покоя. Все казались одинаковыми, особенно те, кто был в строю, не дома, еще командовал. После долгих блужданий в этих дебрях он махнул рукой. Достаточно наблюдать, быть начеку, может, подталкивать. Он всему начало, словно гиря, приводящая в движение часовой механизм. Штауффенберг с трудом заставил себя не думать об этом. И снова радость просветления охватила его. Навязчивая, неотступная, властная, она не позволяла ни на чем сосредоточиться.
Час, последний час отпуска тянулся бесконечно, и постепенно Штауффенберг начал торопить время. Сперва поглядывал на часы через каждые пятнадцать — двадцать минут. Потом не выдержал и пяти. Самолет рассекал летнее небо. Штауффенберг мчался в самолете, нетерпеливо ожидая встречи с преобразившейся после Свершения землей. И растущее это нетерпение вскоре вытеснило в нем все прочее.
Наконец самолет повалился на крыло. Штауффенберг увидел перевернутые вверх дном, но все же знакомые очертания Рангсдорфа, военного аэродрома под Берлином. Взглянул на часы: приближался час G+3, то есть половина четвертого.
Он не помнил всего графика операции «Валькирия».
Еще раз перебрал в памяти план, который надлежало осуществить по получении условного сигнала из «волчьего логова». Командование армии резерва на Бендлерштрассе поднимает по тревоге офицерские училища и блокирует казармы СС, а другие вверенные ему части арестовывают в соответствии со списком руководящих гитлеровских деятелей, в том числе Геббельса, окружают гестапо, подчиняют себе полицию, устанавливают контроль над радио, почтой, телефонной и телеграфной связью, вокзалами. Одновременно командование всех частей на Восточном, Западном и Южном фронтах получает инструкции, в соответствии с которыми поступает в распоряжение заговорщиков.
Исключительно важное значение имели штабы западного фронта. Там было больше всего участников заговора, это раз. Во-вторых, существом заговора была капитуляция на Западе в сочетании с наращиванием сопротивления на Востоке. Следовательно, генералы, командовавшие у фон Клюге, требовались прежде всего…
Столько предстояло сделать в часы G+1, G+2, G+3, что он заставил себя бросить подсчеты. Последний приступ сомнений — словно холодной водой обдали: где они, что успели те, с Бендлерштрассе? Вместе с фон Хефтеном они смотрели в иллюминатор самолета. На небольшом аэродроме было пусто.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил Штауффенберг адъютанта.
— Не вижу. Нет, вон какой-то солдат.
— Где?
Фон Хефтен отстранился от иллюминатора, указал направление.
Полковник жадно всматривался. Случившееся несомненно должно было отразиться на всех людях. Ликующие или возмущенные, они уже не те, что вчера. Он смотрел. Вон идет солдат. Но никакой в нем не чувствуется обновленности. Зашел в кустики, постоял немного, двинул дальше, безразлично насвистывая. Штауффенберг был поражен, неприятно поражен. И следа Великого Свершения не отражалось на физиономии солдата.
Он приказал открыть дверь самолета. В лицо полыхнуло зноем, но пахнущим уже не аптекой, а хвоей. Вышел. На земле стояли еще двое солдат и фельдфебель из комендатуры аэродрома.
— Здравствуйте, солдаты, — сказал он в ответ на вялый рапорт. — Что слышно?
Вояки глуповато таращились. Фельдфебель подобострастно улыбнулся:
— Ничего особенного, господин полковник. Жарко.
Теперь у Штауффенберга захватило дух от тревожного предчувствия. По плану в первый же час надлежало взять под контроль все военные объекты города, а значит, и этот аэродром. Фельдфебель же, словно догадываясь о его тревоге и поддразнивая, добавил: