Ольбрихт поверх очков внимательно наблюдал за ним.
— Несмотря на отсутствие ясных указаний от Фельгибеля, с некоторым опозданием, но мы решили действовать, — проговорил он. — Как раз начинаем передавать в войска сигнал «Валькирии». Генерал фон Хазе получил приказ поднять офицерские училища — пехотные и танковые. Сейчас сюда прибудет граф Гельдорф с людьми из полиции. Я проинструктирую их относительно арестов. Несмотря на опоздание, мы действуем.
Штауффенберг вытер лицо и шею.
— Прошу дать указание, чтобы меня срочно соединили с Парижем. Им тоже пора начинать.
Он был в странном состоянии, когда разговаривал со своим кузеном Хофакером из парижского штаба Штюльпнагеля. Его сотрясали приливы то отчаяния, то надежды. Не швырнул он им под ноги этот труп. И все же они начали действовать.
Фон Хефтен проводил полковника на узел связи. С Парижем соединили немедленно. Хофакер забросал его вопросами. В нескольких словах, осторожных, но понятных, Штауффенберг попытался передать ему главное: пора действовать. Но самое главное — этот труп — он обошел молчанием.
Штауффенберг вернулся в кабинет Ольбрихта, который был и его кабинетом. В глубине во всю стену — карты, их разглядывает фон Бек, по-прежнему в штатском. Рядом сидит за круглым столом граф Ульрих фон Шверин, высокий, с белым, словно окаменевшим лицом, обвисшие углы рта усиливают его сходство с живым трупом.
Как изменился, однако, Штауффенберг! Вот запись одного из очевидцев:
«…он производил сильнейшее впечатление. Весь в поту, тяжело дышит. Кажется похудевшим, может оттого, что он в повседневном мундире. Воодушевлен, легок, раскован; улыбка победителя озаряет его лицо».
Подобный портрет человека, который три часа подряд привыкал к мысли о Свершении и примерялся к роли Обновителя, а потом был ошеломлен вестями из «волчьего логова» и наверняка пережил стремительный упадок душевных сил, свидетельствует либо о том, что, начав действовать, он запамятовал о неудаче Свершения и этот труп перестал казаться ему столь уж важным, либо о том, что упрямый этот человек отвергал все неблагоприятные известия как заведомую ложь врагов с Кейтелем во главе.
Ольбрихт взглядом указывает на дверь:
— Вот они.
Входят трое: граф фон Гельдорф, полицей-президент Берлина, один из активных заговорщиков, фон Бисмарк (из тех самых), а также дипломат, бывший сотрудник гестапо, недавний вице-консул в Цюрихе, осуществлявший связь с американской разведкой, Гизевиус.
Они подходят к Ольбрихту, взаимные приветствия. Оторвавшись от карт, Бек тоже направляется к ним.
Ольбрихт словно бы вытягивается во фрунт и, как по писаному, начальственным тоном провозглашает:
— Фюрер пал жертвой покушения. Вермахт взял власть в свои руки. Отныне берлинская полиция переходит в непосредственное подчинение верховному командованию вермахта. Вам, граф, надлежит принять все необходимые меры. Германия и немецкий народ надеются, что в этот исторический час вы будете на высоте положения.
Гельдорф вытягивается, произносит:
— Слушаюсь!
Поворачивается кругом, идет к дверям.
— Минуточку, — раздается голос из глубины комнаты. Все оборачиваются. Это приближается Бек, говоря спокойным, ровным, звучным голосом:
— Минуточку, Ольбрихт. Следует честно информировать полицей-президента о том, что из ставки поступили сведения, якобы Гитлер остался жив. В этой связи необходимо принять решение относительно…
— Кейтель лжет, — прерывает его Ольбрихт и вдруг яростно кричит: — Лжет, лжет, лжет!
Фон Хефтен утвердительно кивает головой.
А у Штауффенберга будто что-то обрывается в груди, принося чувство радостного освобождения. Он разражается торжествующим хохотом.
Бек не поддается этому тройному опровержению.
— Нет, нет, нет… — говорит он.
Ольбрихт, словно желая выпроводить Гельдорфа за дверь, продолжает кричать:
— Кейтель лжет, лжет, лжет…
Трое прибывших, окаменев, смотрят на героев этого праведнейшего из заговоров. Ибо генерал Бек гнет свое.
— Ольбрихт, — говорит он, — суть не в том, лжет Кейтель или нет. Необходимо, чтобы Гельдорф знал, как будет изображать дело та сторона. Там начнут болтать, что покушение не увенчалось успехом. Следует считаться с тем, что подобная версия будет передана по радио. Что мы тогда скажем?