Я запретил ему приходить по той простой причине, что считал это лишней канителью. Он приходил, садился на куче камней перед школой в ожидании конца урока, перебирался на камень во дворе, смотрел на играющих детей, а когда ему и это надоедало, он просил кого-нибудь, чтобы вызвали меня. Все хорошо к нему относились и охотно отзывались на его просьбы, за исключением, может быть, одной сторожихи, которая видела его насквозь и потому, очевидно, выгоняла его сразу же, как только он появлялся перед школой. Но и он со временем ее раскусил. И уже не ходил к школе с пустыми руками, то яйцо ей принесет только что из-под курицы, то зерна для кур, то клевера для кроликов, то горсть муки, то груш полный карман, так что и сторожиха эта стала ему подружкой.
Я уже начинал злиться на него, потому что он приходил совершенно без всякого дела и не мог при этом придумать ничего в свое оправдание, когда я выходил к нему, не мог даже соврать. Самое большее, на что он был способен, это сказать:
— Шел с поля и по дороге надумал зайти. Обедать придешь?
— Приду.
— Будем ждать.
Но чаще всего он стоял, опустив голову, избегая моего взгляда, и отвечал на все молчанием, как будто испугавшись. Он стоял, покорно выслушивая все мои рассуждения, попреки, злые слова, он даже вроде бы признавал мою правоту своим молчанием и опущенной головой. Однако злость моя быстро проходила, и мне становилось его жалко, мучила совесть, что я его обидел, ведь неизвестно, зачем он приходил, но я чувствовал себя бессильным перед его набегами, он меня измучил, я, может быть, стыдился перед окружающими не его, сохрани господь, а этих бесконечных приходов, которым все время кто-нибудь удивлялся, все спрашивали о них с благожелательным видом, не случилось ли чего, если отец пришел ко мне. И я не придумал ничего лучше, как запретить ему ходить.
Он меня послушался. Во всяком случае больше я его не видел. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что другие продолжают видеть, как он ходит вокруг школы или сидит на куче камней перед школой; или видели, что он стоял у изгороди и смотрел на играющих детей, а чаще всего он мог стоять где-то на холмах, в полях за школой долгими часами и торчал, как какой-нибудь куст боярышника на меже, и иногда только, забывшись, как видно, он шел к школе, опирался об изгородь и смотрел на детей во дворе. А дети, которые уже знали его, прибегали ко мне со знакомым криком:
— Он пришел! Пришел! Идите!
Но как только я выходил, он исчезал, как сквозь землю проваливался, иногда и всю школу обежишь под крик детворы, которая радовалась, что он только что был, и даже известно в каком месте, и вдруг исчез; или кто-нибудь показывал мне его стоящим в поле. Иногда я принимал его за куст боярышника, но я не мог его не узнать, ведь даже дети не сомневались, что это он. Он казался мне таким страшно беспомощным в этом поле, он, выставленный на всеобщее обозрение, особенно глазастым детям, которые даже подскакивали, ликуя, что он там стоит, явно не подозревая, что его можно на таком расстоянии распознать.
То вдруг директор вызвал меня с урока:
— Мне кажется, что ваш отец вас ждет. Наверное, что-то срочное.
И он даже пошел со мной. А когда мы не нашли отца ни там, где он мог меня ждать, ни в других возможных местах, что меня совсем не удивляло, директор был неприятно поражен и сам начал его искать, горячо меня уверяя, как будто я мог счесть, что ему померещилось:
— Он тут был, вот тут стоял. Точно был. Даю слово. Я еще ему сказал, что сейчас позову сына.
Так что я вынужден был взять отца под защиту перед этой настырной убежденностью.
— Может, он просто шел с поля, — сказал я.
Однако я не признавался отцу, что знаю обо всем. Прежде всего ради собственного спокойствия. Я считал, что это притворное неведение избавит меня от его набегов. Но где там! Я мучился еще больше. Меня уже терзало, что он приходит, показывается другим, другим себя дает опознать, а передо мной скрывается. Я хотел ему как-то раз это все сказать, но получилось как-то сухо.
— Ты, говорят, был у меня, — сказал я ему за обедом, в момент, когда он, ничего не ожидая, студил суп, помешивая ложкой в тарелке.