— Я бы тоже отпустил, — замечает Геппнер. — Если даст слово, то сдержит…
— Я иного мнения о Фромме, — говорит Бек. — Но если господа генералы полагают…
— Да ничего подобного! — вмешивается вдруг Гизевиус. — Лучше пристрелить его. Этот завравшийся мерзавец ничего другого и не заслуживает. Честное слово? Что это такое? Помните, как в двадцать третьем году фон Лоссов дал честное слово Гитлеру, когда тот пригрозил ему револьвером, а потом вернулся к своим и отдал приказ стрелять?
— Вы преувеличиваете, господин советник! — возражает Штауффенберг. — Стрелять?.. Он сдержит честное слово…
— Вы сами сегодня нарушили слово, данное два месяца назад Фромму, что ничего не будет предприниматься против Гитлера, — говорит Гизевиус.
— Позвольте! — повышает голос Штауффенберг. — Если родина может погибнуть из-за того, что мне страшно нарушить присягу, то мой долг побороть этот страх. Я не желаю…
— Разумеется, полковник, разумеется. Мы прекрасно вас понимаем…
— Прошу не выпускать Фромма из-под ареста, — спокойно произносит Бек.
Ольбрихт и Геппнер направляются к Фромму, Гизевиус — в кабинет Мерца фон Квиринхейма. Офицеры входят и выходят. Лихорадочно работают две машинистки. Одна из них переписывает пространный приказ, который должен быть передан по телетайпу. Мерц исправляет ошибки. Это подробная инструкция относительно введения чрезвычайного положения. Два телефона — и третий в соседней комнате — трещат без умолку. Мерц не берет трубку, это делают случайно подвернувшиеся офицеры, которые советуются друг с другом, вопросы переплетаются с ответами, царит невероятная неразбериха.
На Бендлерштрассе явился собственной персоной командующий округом Берлин — Бранденбург генерал фон Кортцфлейш. Получив сигнал «Валькирии», он решил лично переговорить с Фроммом.
Увидев Геппнера, он протестует, хочет уйти. Отказывается признать его своим начальником.
На помощь Геппнеру приходит Ольбрихт.
— Генерал! — восклицает он. — Гитлер мертв. Пробил час спасения Германии! Будьте мужественны!
Но Кортцфлейш пожимает плечами:
— Фюрер жив! Я присягал ему.
Входит Бек, слышит это.
— Вы не подсчитывали, генерал, сколько раз Гитлер нарушал торжественные обещания, дававшиеся немецкому народу? Он влечет нас в пропасть. Если мы не избавимся от него, через несколько месяцев вся Германия будет оккупирована. Вы слышите?
— Я присягал…
Бек вздыхает, смотрит на Кортцфлейша, машет рукой. Офицеры отбирают у него оружие, выводят.
— Вместо него назначить фон Тюнгена. Он явился?
— Ждет.
Все покидают кабинет, кроме Гизевиуса и Ольбрихта, которому было предложено остаться. Бек спрашивает Ольбрихта:
— Какие приняты меры для обеспечения нашей безопасности?
— Я велел закрыть ворота. Охрана получила приказ никого не пропускать.
— Сколько часовых?
— Несколько постов.
— Кому они подчиняются?
— Мне.
— Как поступят, если нагрянет гестапо?
Ольбрихт пожимает плечами.
— Будет ли охрана стрелять, Ольбрихт?
— Не знаю.
— Готовы ли солдаты умереть за вас, Ольбрихт?
— Ничего не знаю.
— С фон Фриче было бы по-иному, Ольбрихт.
Ольбрихт покраснел, снова пожал плечами.
А Бек беспощадно продолжал:
— Ради фон Фриче солдаты не задумываясь согласились бы пожертвовать собой, Ольбрихт… Ну ладно. Где Витцлебен?
— Ждем с минуты на минуту, — отвечает обескураженный Ольбрихт.
— Он должен находиться здесь.
— Нам сообщили, что он направляется в Цоссен, в тамошнюю ставку вермахта. Раз уж он выступает как главнокомандующий…
— Это ошибка, Ольбрихт. Место фельдмаршала здесь.
— Попытаюсь его перехватить.
— Да, да, пожалуйста.
— Прибавьте громкость!
По требованию Штауффенберга один из офицеров усилил звук. Знакомый голос, знакомый тон. Диктор читал официальное сообщение. Говорил Берлин. Это было сообщение о покушении. Подробно перечислялось, кто ранен тяжело, кто легко. Фюрер получил ожоги и несколько мелких царапин.
Штауффенберг слушал передачу, стискивая зубы и краснея от стыда. Все напоминало ему о том, что он дал маху. Не бросил им труп под ноги, и эта малость затормозила теперь весь механизм заговора. Фромм не примкнул к ним, приходилось уйму времени тратить на телефонные переговоры, вдобавок все новые голоса присоединялись к хору скуливших о присяге.
Он дослушал официальное сообщение. Далось это ему нелегко, ведь он стоял на своем: все вранье. Офицеры промолчали, старались не смотреть на него.