Выбрать главу

— И вы не хотели впутывать Перкинса. Если бы вы заявили в полицию о том, что увидели в портфеле, то в итоге и на Тима бы легло пятно.

Филдинг кивнул.

— Во всем постылом Карне одного его я любил.

— Любили? — переспросил Смайли.

— Ради господа бога, — изнеможенным голосом проговорил Филдинг. — А что в этом дурного?

— Его родители хотели, — продолжал Филдинг, — чтобы он поступил в Сэндхерстское военное училище, а я, признаться, не хотел. Я думал — продержу его здесь еще семестр-другой, а там смогу добыть ему, возможно, консерваторскую стипендию. Потому и назначил его старостой — авось родители, увидя, на каком он здесь счету, не станут забирать его. — Филдинг сделал паузу и прибавил: — Никудышный был из него староста.

— Что же именно обнаружили в портфеле, когда открыли его, чтобы взять экзаменационную работу Тима? — спросил Смайли.

— Пластиковую прозрачную накидку… из этих, что ли, «карманных» плащиков… пару старых перчаток и самодельные галоши.

— Самодельные?

— Да. Низы, по-моему, резиновых сапог с обрезанными голенищами.

— И больше ничего?

— Нет, еще кое-что. Большой кусок толстого кабеля — я подумал, он ему понадобился как наглядное пособие. А плащ и галоши носить с собой в зимнюю слякоть вполне как будто естественно. Но позже, узнав об убийстве, я понял, как Роуд совершил его. А знаете вы, почему он убил Стеллу? — И Филдинг помолчал, как бы колеблясь. — Роуд у нас — подопытный кролик, — начал он. — Это первый допущенный на пробу в Карне учитель из классической школы. Мы, собственно, почти все карнианцы. С младых ногтей привычны. А Роуд непривычен, и Карн ему ударил в голову. Карнианский — значит светский, знатный, а сии качества Роуда пленяют. Жена-то его других правил, и правила ее ничуть не хуже наших. Я наблюдал иногда за Роудом по утрам в Аббатстве на воскресной службе. Преподаватели садятся с краю скамей, у прохода. Я следил, бывало, за выражением его лица, когда мимо шествует хор в белых и алых одеждах и ректор в докторской мантии, а за ним директорат и попечители. Роуд хмелел — хмелел от карнианской гордости. О, для питомцев классических школ мы — вино хмельное. И то, что Стелла не разделяла его гордости, глубоко, должно быть, уязвляло Роуда. Это было заметно. В тот вечер, что они обедали у меня — в вечер убийства, — у них за столом вышла ссора, хоть я и никому об этом ни гу-гу.

На повечерии перед тем ректор прочел проповедь на тему «Прилепитеся к доброму». У Роуда за обедом эта проповедь не сходила с языка — он, видите ли, не привык пить, и его с рюмки разбирает. Жена его в Аббатство не ходила — она посещала тусклую эту молельню у вокзала. А Роуд все восхищался красноречием ректора, без конца превозносил красоту нашей литургии, величие, благородство. Стелла слушала, слушала, а потом со смехом сказала: «Бедненький мой Стэн. Ты для меня всегда Стэном останешься». Я никогда еще не видел человека настолько разозленного. Он побледнел весь.

Филдинг откинул со лба непокорные седые пряди и продолжал — уже в прежней своей театральной манере:

— Я и за ней, бывало, наблюдал — на званых обедах. Не только у себя здесь, а и в других местах, куда мы бывали званы. Наблюдал, как она делает наипростейшее — скажем, ест яблоко. Не разрежет его прежде начетверо, как мы, а очистит от кожуры все целиком, систематически, по кругу, затем нарежет меленько — приготовит полностью к еде. Ни дать ни взять шахтерская жена чистит яблоко для супруга. И ведь она же видела, как у нас принято, но ей и в голову не приходило, что надо подражать. Я восхищаюсь такой независимостью. Пола гаю, и вы тоже. Но не Карн — и не Роуд. Уж Роуда никак это не восхищало. Он косился на нее, и внутри у Роуда зрела, думаю, ненависть к ней. Зрело убеждение, что она — препятствие к успеху, единственная препона его блестящей карьере. А придя к такому выводу, что мог он предпринять? Развестись нельзя — развод нанес бы ему вред еще больший, чем строптивая жена. Роуд знал, как посмотрят в Карне на развод; Карн, не забывайте, — заведение церковное. И он убил ее. Рассчитал в деталях грязное убийство; пораскинув своим куцым ученым умишком, сфабриковал все требуемые улики, указующие на убийцу, которого не существует.

Но стоп! Тим Перкинс получил шестьдесят один балл — оценку невозможную, — значит, Перкинс сплутовал. Была и возможность у Перкинса — ему доверен был портфель. Снова Роуд пораскинул умишком и решил, что Тим открывал портфель и видел плащ, сапоги, перчатки. Видел кабель. Тогда Роуд и Перкинса убил.

С удивительной энергией Филдинг вскочил, налил, выпил. Лицо его было красно и выражало почти ликование.

Смайли встал.

— Когда вы будете в Лондоне? В четверг?

— Да, я условился с заведующим — мы завтракаем с ним в одном из этих мерзких клубов на Пэл-Мэле. Всегдашнее у меня невезение с клубами, а у вас? Но боюсь, теперь не слишком много смысла в нашей с ним беседе, раз вся эта история выйдет наружу. Даже и в репетиторы меня не возьмут. Смайли помолчал, подумал.

— Вечером в четверг прошу ко мне — отобедать. Если угодно, и переночевать. Я приглашу еще одного-двух знакомых. Компания составится. К четвергу самочувствие ваше улучшится. Поговорим. Возможно, я смогу помочь вам… в память Адриана.

— Благодарю вас. С удовольствием. Помимо той беседы, у меня к тому же в Лондоне разные мелкие дела требуют упорядочения.

— Хорошо. В без четверти восемь. Байуотер-стрит, Челси, дом 9-а.

Филдинг записал адрес в блокнот-календарь. Рука его нимало не дрожала.

— Галстук черный? — осведомился Филдинг с пером в руке, и некий бесенок толкнул Смайли ответить:

— Да, но это не суть важно. Минута молчания.

— Надо полагать, — начал Филдинг нащупывающе, — что на суде непременно получит огласку все связанное со мной и Тимом? Ведь в таком случае я человек конченый. Безвозвратно конченый.

— Не вижу, как можно избежать огласки.

— Но как бы ни было, а я уже гораздо лучше себя чувствую, — сказал Филдинг. — Гораздо.

Кратко простившись, Смайли вышел и быстрым шагом направился обратно в полицию — довольно твердо уверенный в том, что давно не встречал такого законченного лжеца, как Филдинг.

Глава 17

КРОЛИК, БЕГИ!

Он постучал в дверь кабинета Ригби и вошел, не дожидаясь ответа.

— Весьма опасаюсь, что вам придется арестовать Стэнли Роуда, — начал он и пересказал свой разговор с Филдингом.

— Шефу надо будет доложить, — морща лоб, сказал Ригби. — Вас не затруднит повторить у него свой рассказ? Если уж сажать под арест карнского преподавателя, то с ведома шефа. Он вернулся только что. Погодите минутку.

Ригби поднял трубку телефона, попросил соединить с начальником. Несколькими минутами позже они молча шли уже по устланному ковром коридору. По обеим сторонам на стенах висели фотографии карнских команд регбистов и крикетистов. Часть снимков пожелтела и выцвела от индийского солнца, другие были выполнены в коричневатом тоне сепии — излюбленном тоне карнских фотографов начала века. По коридору были расставлены огненно-красные пустые ведра с четкой белой надписью: «Пожарное». В дальнем конце коридора темнела дубовая дверь. Ригби постучал, подождал. Никакого отклика. Снова постучал, за дверью крикнули: «Войдите!»

Вошедших встретили внимательными взглядами два очень крупных спаниеля. Позади спаниелей, за громадным столом-бюро, сидел, как водяная крыса на плоту, бригадный генерал Хэвлок, кавалер ордена Британской империи, начальник карнской полиции.

Через голое его темя шли две-три поперечные седые прядки, тщательно прилизанные и распластанные, дабы прикрыть побольше лысой площади. Это придавало Хэвлоку странно мокрый вид, точно он сейчас вот окунался в реку. Недостачу волоса щедро возмещали усы, желтые, увесисто-слитные. Роста Хэвлок был очень маленького; на нем был коричневый костюм и жесткий белый воротничок со скругленными уголками.