Мертвые традиции персонифицированы Ле Карре в пластически выписанных, жизненно достоверных образах наставников молодого поколения Карна, всех этих Д'Арси, Хектов, Филдингов, Роудов. Они подобны слепым изваяниям, украшающим территорию школы, — символическое сравнение: «…увечные статуи святых были видны каждой печальной подробностью своих увечий — убогие фигуры, потерявшие цель и смысл; безглазым, им нечем видеть меняющийся мир».
Постепенно раскрывая характеры, быт и нравы преподавательской среды, автор подготавливает читателя к социально-философскому итогу романа: настоящий убийца здесь не какое-нибудь конкретное лицо, а Кари и то, что за ним стоит, — традиции и условности, слепым орудием которых является преступник. «Разве здоров и разумея мир Карпа?.. Здешний мир втиснут в рамки уродливых условностей — мирок слепой, ханжеский, но реальный». Это и есть та питательная среда, в которой вызревает и реализуется «убийство по-джентльменски».
Английский писатель Томас Гарди поставил эпиграфом к одной из лучших своих книг, роману «Джуд Незаметный», известное речение «Буква убивает». Буква догмы, буква предрассудка, буква традиции. Она убивает по-прежнему. О том, как это происходит на практике, и повествуют три произведения английского детектива, представленные в данном сборнике.
Романы Сноу, Френсиса и в первую очередь Ле Карре, думается, отвечают тому, чего может и вправе ожидать читатель от серьезного детектива. Каждый из них отмечен несомненными художественными достоинствами и воплощает индивидуальный стиль письма. Есть, правда, и в этих произведениях отдельные уязвимые стороны. У Френсиса, например, раздражает шаблонный хэппи-энд, у Сноу — нарочито искусственная, «экспериментальная» чистота исходной ситуации и некоторая романтическая условность характера мистера Финбоу. Даже Ле Карре мог бы, очевидно, обойтись без жутковатой «готики» (сюжетная линия, связанная с образом юродивой Джейн). Впрочем, это мелочи. Важнее другое — то, что объединяет три эти романа: однозначность моральных оценок, убедительные психологические мотивировки, емкие и четкие социальные характеристики, обилие интересных сведений самого различного свойства, истинно английский юмор, заложенный в отдельных положениях и эпизодических характерах. И конечно же, мастерски построенная интрига со множеством «острых» ситуаций.
Как полагается, авторы «открывают карты» лишь к концу повествования. Как полагается, читателя с первой же страницы приглашают принять участие в путешествии по судьбам и характерам, чтобы на последних страницах присутствовать вместе с мистером Финбоу, жокеем Аланом Порком и Джорджем Смайли при торжестве истины.
Приглашение сделано.
Очередь за читателем.
В. Скороденко
Чарльз Перси Сноу
Смерть под парусом
Глава первая
ШЕСТЕРО МИЛЕЙШИХ ЛЮДЕЙ
Я блуждал по лабиринту тропинок, где каждая новая как две капли воды была похожа на предыдущую. После третьей мили я стал терять терпение.
Когда я получил письмо от Роджера, мне показалось заманчивым его предложение провести недели две на яхте в компании наших общих друзей. С каждым годом я становился все тяжелее на подъем и теперь уже с трудом выбирался из своей уютной квартиры, где все до мелочей отвечало моим холостяцким привычкам и где меня всегда ждал хороший стол, тёплая, мягкая постель. Но ради интересной компании я в свои шестьдесят три года готов был мириться с мелкими неудобствами. А у Роджера обычно, я знал, собирается занятная молодёжь.
Кроме того, я всегда любил равнинный ландшафт, мерное плавание по рекам с едва заметным течением и закаты, которыми можно любоваться лишь на таких вот равнинах, где на сотню миль не видно ни единого холмика. И даже нелепость моего положения — как неприкаянный я бродил по тропкам, одна грязнее другой — не способна была нарушить того трепетного волнения, которое охватило меня при виде багрового заката и одинокой несуразной ветряной мельницы у самой линии горизонта.
И все же я был зол на Роджера. К тому времени, когда я смог вырваться из Лондона, компания уже провела на яхте целую неделю. В своём письме Роджер рекомендовал мне добраться поездом до Роксема, а оттуда пешком до причала близ Солхауза. Он писал: «…от Солхауза рукой подать, причал очень легко найти». Я шёл и проклинал себя. Какое легкомыслие забыть, что непомерный апломб бесшабашного Роджера ещё более возрос с той поры, как у него появились состоятельные пациентки. В наказание за свою доверчивость я брёл под моросящим дождиком, подгоняемый свежим сентябрьским ветром.
Было восемь часов вечера. Одежда начала промокать, и чемодан с каждым шагом все сильнее оттягивал руку. Я понял, что вышел из того возраста, когда подобные приключения могут доставить удовольствие.
Вдруг я увидел, как впереди за зарослями тростника, там, где река поворачивает к Солхаузской заводи, блеснула вода, а всего в нескольких сотнях ярдов от себя заметил чернеющую на фоне неба стрелу мачты. Яхта была пришвартована у причала на ночь, иллюминаторы бросали круги света на воду, и из-под паруса пробивалась зеленоватая полоска. Я поспешил на свет и услышал громоподобные раскаты — голос, который мог принадлежать одному-единственному человеку в мире.
В жизни своей не встречал я человека, способного производить столько шума. Но сейчас я обрадовался этому голосу, ибо он сулил мне отдых в каюте и стаканчик горячительного из рук какой-нибудь милой девушки. Предвкушая удовольствие, я сейчас готов был простить Роджеру и его голос, который гремел, как иерихонская труба, и даже то, что я по его милости в этот промозглый вечер исколесил чуть не всю округу вдоль и поперёк.
На душе у меня стало легче, как только я ступил на причал и окликнул Роджера. С яхты послышался какой-то шум и грохот, потом над люком показалась голова Роджера.
— Это ты, Иен? Где ты пропадал? — встретил меня радостный Роджер.
— Принимал участие в самом нелепом кроссе. Бег с препятствиями, ничего более идиотского представить себе нельзя.
Роджер раскатисто захохотал.
— Ну-ну, иди-ка к нам да пропусти стаканчик. Все как рукой снимет!
Я поднялся на яхту.
— Как бы не так, снимет! — проворчал я. — Умереть человеку спокойно не дадут!
Роджер захохотал и повёл меня вниз, в каюту. Спускаясь следом за ним, я невольно обратил внимание на то, что он толстеет не по дням, а по часам, таким грузным он не был ещё никогда.
Внизу стоял шум и звенели бокалы. Каюта была залита ярким светом.
— А вот и Иен! — крикнул кто-то; меня подтолкнули к койке, и Эвис налила мне в высокий бокал золотистого коктейля.
Всякий раз, когда я видел Эвис, у меня возникала мысль: будь я лет на двадцать помоложе, красота девушки волновала бы меня ещё больше, но наши отношения были бы лишены той непринуждённости, которая существовала между нами сейчас. Теперь же мне оставалось лишь благодарить судьбу за тихую радость, которую испытываешь в обществе таких женщин.
Эвис была фантастически хороша в тот вечер. Только она одна могла разливать вино с таким видом, будто совершала полное глубокого смысла таинство, и томная грация девушки, и её нервный рот, и тонкие белые руки приводили меня в неописуемый восторг. Все в ней было прелестно — от каштановых волос, откинутых с высокого лба назад, до длинных стройных ног; однако, подумал я, достаточно было бы одних лишь этих глаз, чтобы считаться очаровательным созданием.
— Ваши глаза, дорогая, пленительны своей печалью, — обратился я к ней. Я был на сорок лет старше Эвис, а возраст даёт свои преимущества: можно щедро и без стеснения расточать комплименты, правда, рассчитывать при этом на вознаграждение, ради которого комплименты говорятся, не приходится.