Я снова ушел в сторону, но, правда, помимо своей воли. Мне хочется вернуться к проблеме свободы и к моему внутреннему решению, преобразившему меня и нацелившему далеко вперед. Когда-то в результате размышлений я пришел к простому выводу: свободы (я воспринимаю ее как нравственную проблему) можно добиться несколькими путями — посредством власти, посредством денег и посредством таланта. Вижу, вас коробят эти слова. Но если как следует поразмыслите, то непременно согласитесь со мной. Свобода, гражданин Евтимов, нуждается в рабах, и она реальна лишь в том случае, если мы властвуем над кем-то (и не дай бог, чтоб кто-то властвовал над нами!). Свобода подразумевает соизмеримость и, как правило, соучастие! Мне так и не удалось достичь вершины власти. В детстве я писал стихи, представлявшие собой беспомощное, зарифмованное изложение моих юношеских впечатлений; я был безденежным и прибыл в Софию с картонным чемоданом, в котором лежали две рубашки со сменными воротничками. Ну а дальше?
А сейчас прошу вас набраться терпения: я постараюсь объяснить свое поведение, которое, в сущности, было продиктовано единственно жаждой стать свободным, почувствовать себя исключительным и независимым, испытать переживания Икара, величие полета и гибели. Есть и четвертый путь, который позволяет добиться свободы, гражданин Евтимов, — п р е с т у п л е н и е! Тут идет речь не о мелком правонарушении (когда, например, официант приписывает в счета или когда угоняется самосвал с гашеной известью), а о преступлении как проявлении духовности. Один древний мыслитель изрек: «Если нет бога, мне все дозволено». Но преступление имеет оправдание, если только есть этот бог; оно означает попрание запрета, стремление к идеалу, отнятому и неприемлемому для большинства людей. Я думаю, люди придумали себе бога, чтобы оправдать свою тягу к преступлению; мораль же как таковая терпит на практике крах и несостоятельна. Для того чтобы чего-то хотеть, надо его не иметь, разве не так? Скажите, может ли существовать государство без преступности? Все разновидности насилия выполняют функцию борьбы против насилия и произвола; в таком случае произвол имеет не только моральную, но и социальную подоплеку, а анархия воплощает в себе надежду на то, что мы когда-то водворим порядок. Разве я не прав, гражданин Евтимов?
Я чувствую, как вы ненавидите меня в этот момент. Вы понимаете, что я дошел до ручки, что упрекаю вас сейчас или, точнее, стараюсь вам внушить, что преступность вас кормила всю жизнь, что, противопоставляя себя злу, вы испытывали нужду в нем за счет собственной добродетельности, превозносили его и расценивали как дорогую антикварную вещь. Б о р о т ь с я с о з л о м — значит о х р а н я т ь е г о, делать из него памятник, образец, а возможно (простите меня за смелость!), в о с п р и н и м а т ь е г о к а к д а н ь в р е м е н и! Вот почему единственное назначение праведного человека в жизни — борьба со злом. Как мы забудем про свои моральные изъяны, если не будем их искать у других? А развенчивая чужое стремление к величию, не оправдываем ли мы тем самым собственную бездарность?
Ваша угрюмая молчаливость беспокоит меня. Сегодня я так и не смог почувствовать вас — выходит, не судьба; сегодня вы явно не в духе, видно, мое вызывающее поведение раздражает вас... А может, о н о в н у ш а е т в а м о п а с е н и е? Может, какой-то негодяй, вроде меня, способен пробудить в вас безмерное чувство вины? Тогда за что вы меня караете?
Но я затянул свой и без того долгий монолог, сосредоточившись на своем одиночестве, чей реальный образ — тюрьма; и в то же время, находясь здесь, рядом с вами, я стараюсь, пусть не совсем удачным способом, соприкоснуться с вашей человеческой доброжелательностью... Хорошо, я буду конкретен. Вы слышали о сентенции Питера? И знаете что-нибудь об этом обыкновенном смертном? Я тоже не имел чести быть с ним знаком, зато помню его сентенцию. А она гласит: «Всей своей волей и разумом, всеми своими чувствами и эгоизмом человек стремится к собственной некомпетентности!» Вы улавливаете очарование этого откровения? Сия гениальная проницательность окрыляет меня. Она свидетельствует о том, что мы постоянно рвемся к власти, а следовательно — к свободе. Рабочий мечтает стать бригадиром, бригадир — начальником смены, начальник смены — начальником цеха, начальник цеха — заместителем директора, заместитель директора — директором, директор — генеральным директором, генеральный директор — заместителем министра, заместитель министра — министром... Но означает ли это, что простой рабочий способен стать министром? Я затрудняюсь ответить, только мне кажется, что в век информации это вполне реально. Таков был и мой путь чиновника: чем более некомпетентным я становился в своем восхождении наверх, тем больше людей зависели от меня. Какое наслаждение быть властителем! А вы испытали подобное удовольствие?