— Давай все же поговорим о «золоте», — настаивал я. — Что было хорошего в этом человеке?
— Что... Встретит, бывало, утром: «Доброе утро, тетя Мара!» Вечером: «Добрый вечер, тетя Мара!» И приподнимет шляпу. Оказывает мне уважение, точно какой-то знаменитости! Он всегда ходил в шляпе — и зимой, и летом.
— Дальше?
— Лампа у него в кабинете горела до полуночи и в будни, и в праздники. Работал — ну как раб. Против болезней находил лекарства человек, а против своего одиночества — не нашел ничего!..
— Подожди, тетя Мара! — прервал я ее. — Ты, пожалуй, увлекаешься. По-твоему получается, профессор жил отшельником. Ты вводишь нас в заблуждение, мы ведь отлично знаем, что у него была экономка по имени Дора Басмаджиева и что она была его любовницей. Отшельник! Дай бог всякому такое отшельничество. В его годы иметь тридцатишестилетнюю любовницу — и это ты называешь отшельничеством?
Тетя Мара нахмурилась, собираясь мне ответить, но ее опередил лейтенант Манчев.
— Если бы я не был женат, товарищ майор, я бы тоже обрек себя на такое отшельничество, ха-ха!
Оба сержанта опустили головы, а по моей спине словно поползло какое-то насекомое. Ужасным был этот неуместный смех.
— Эй, позорники, не черните память о человеке! — оборвала нас тетя Мара хриплым своим голосом.
— Кроме любовницы, — сказал я, — у профессора были дочь и зять. Извините, — продолжал я, — но это отнюдь не одиночество: любовница, дочь, зять.
— Эта компания, о которой ты упоминаешь, делала его одиночество еще более тяжким, товарищ. Кроме того, — сказала тетя Мара, прямо-таки вонзая взгляд в мой мозг, — у любовницы был свой любовник, доктор Беровский, а доктор Беровский был другом профессора. У дочери профессора Нади есть муж, Краси Кодов, и этот Краси тоже в компании и так же, как Дора и Беровский, с нетерпением ждал смерти доктора. Эту компанию, товарищ, я дополню и его сыночком Радоем, который добывает нефть в Ливии. Скольких я насчитала? Четыре лами[6]. Четыре лами, товарищ, и среди них он был одиноким и при этом больным — он инфаркт перенес. Вот что я вам скажу, а вы уж рассказывайте себе о компаниях, если у вас нет других дел!
Она была похожа на одичавшую голодную кошку, и, если бы ее желтые глаза имели когти, она бы своим взглядом всех нас изодрала до смерти.
— Не сердись, — сказал я ей. — Такая уж наша профессия — допрашивать. Допрашивая, человек дойдет не только до Стамбула, но и за Стамбул. Расскажи-ка нам, что тебе известно об этой квартире. Кто сильнее желал ее получить — Кодов или любовники Дора и Беровский? А кроме того, — продолжал я, — ты ведь знаешь, профессор имел виллу в Бояне и хороший дом в селе? Расскажи, кто на что точил зубы, и ты окажешь нам большую услугу.
— Локоть видите? — Она бесстыдно показывает нам свой остроконечный локоть. — Посмотрите на мой локоть и оставьте меня в покое. Буду я совать нос, куда не следует! — заключает эта ведьма.
4Не сумев связаться по телефону с Беровским, Дора отправилась к нему на квартиру, взяла по дороге такси и чуть-чуть не ускользнула от взора Данчева. Но случай оказался благосклонным к моему помощнику — через несколько секунд появилось другое такси, и на нем Данчев успел Дору опередить. Хотя этот инспектор мне и не нравился (мне казалось, он скептически настроен по отношению ко мне и моим методам работы), я похвалил его за сообразительность — перед тем как выйти отсюда, он посмотрел в телефонную записную книжку профессора и на букву «Б» нашел адрес Беровского. Теперь я жалею о том, что я его похвалил. Вместо того чтобы быть довольным, Данчев пренебрежительно улыбнулся и... высокомерно промолчал. Да, эти «профессионалы» с трудом воспринимают выдвижение «теоретика» в «детективы»... Но ничего, проглотят, черт возьми, проглотят! В жизни происходит так же, как и во время футбольного матча: она идет то в одну, то в другую сторону, поворачивается то одной, то другой своей стороной, черт возьми!
Судя по портрету Астарджиева во весь рост, профессор был довольно высоким, крупным человеком и лишь в последние года два начал худеть и стал даже меньше ростом из-за тяжелого сердечного заболевания. Я представлял себе его любовницу женщиной «в соку», какими чаще всего бывают женщины в 36 лет, круглой, грудастой, с крутым, как у откормленной кобылки, задом. Вот почему я удивился и вздрогнул, когда появилась «женщина-розанчик», хрупкая и нежная, как фарфоровая статуэтка, с миловидным лицом и ясными небесно-голубыми глазами. (Эту маленькую мадонну привратница назвала проституткой. Ну и ну!) Женщина эта соответствовала понятию «экономка» так же, как борец сверхтяжелого веса соответствовал бы представлению, например, о лаборанте. Но, руководствуясь принципом «чего только не бывает на белом свете», я принял вещи такими, какими они были, и ничем не выдал своего удивления.