Истина была такова: я глубоко верил в свою гипотезу, но чувствовал смущение в связи с тем, что располагал слишком малым отрезком времени, чтобы доказать свою правоту. А правоту можно было доказать одним-единственным путем — приперев к стенке Краси Кодова, Беровского и Басмаджиеву разоблачениями — настолько сильно, чтобы они сами подняли руки. И если Манчев уже положил руку на плечо доктора Беровского, то я должен был одолеть и двух других участников аферы и установить, действовал ли Кодов самостоятельно или в компании с парочкой Беровский — Басмаджиева.
Сама по себе задача меня не смущала, она мне казалась не такой уж и сложной, только бы не пронизывало мои нервы как током отвратительное чувство, что я упущу «самолет»... Это чувство возникло не случайно, оно было вызвано угрожающе поднятым указательным пальцем генерала. Генерал хотел, чтобы я доложил ему окончательный результат предварительного следствия в восемь часов вечера... Подумайте сами — уже приближался второй час дня. А на пять я назначил совещание со своими сотрудниками, чтобы подвести итоги достигнутых результатов и обобщить ПОЛОЖЕНИЕ.
Мне оставались какие-то три часа!
Как не просить судьбу быть более терпеливой? Снисходительно улыбаться и обвинять меня в суеверии будут лишь те, кто и понятия не имеет о том костре, на котором жарится инспектор. В сущности, таких костров много, и не знаешь, какой из них сожжет тебя раньше: служебная ли ответственность, честолюбие ли, надежды ли самого различного характера, которые затаились в душе, или та зловещая страсть, которая гонит охотника за зверем и не дает ему покоя до тех пор, пока он его не схватит.
Я признаюсь: до этого момента мои ноги жгли самые горячие угли честолюбия и надежд самого различного характера, которые я затаил в своей душе. Сейчас у меня под ногами заискрились, если можно так выразиться, «угольки ответственности». Ах, этот поднятый указательный палец нашего старого, нашего опасного генерала! И еще другое чувство начало жечь душу — чувство, которого я до сих пор не испытывал в своей работе следователя: во мне начало расти о з л о б л е н и е (сохрани меня бог!) против трех негодяев, которые подстроили мерзкий номер с профессором. Я начал испытывать злобу и против Кодова, и против Беровского, да и против Басмаджиевой тоже, хотя она и была на вид такой хрупкой и беспомощной. Я злился не потому, что эта шайка лишила жизни крупного ученого. В криминалистике известно, что страсть людей к собственности и славе затащили половину рода человеческого в царство Сатаны. Просто эта моя проклятая тропка, хитря и путая следы, мешала мне на двух основных направлениях. Во-первых, они компрометировали меня перед начальством, расшатывали веру начальства в инспектора, в его «детективные» способности. Во-вторых, компрометируя меня перед шефами, они превращали надежды, которые я таил в своей душе, в мыльные пузыри. А ведь я, как и любой человек, жил какими-то надеждами, я о них не раз упоминал. Тот, кто бьет себя в грудь, уверяет мир, что работает только за «идею», не откровенный человек. Идея идеей, но я стал следователем не так просто. Идейные побуждения нацелили меня на этот путь. Но это частности более высокой категории. В обычной жизни человек, включая и следователя милиции, инспектора, живет надеждами более практического характера. Ведь и у инспектора есть семья, о которой он должен заботиться, дети, которым он обеспечивает будущее, жена с прихотями, а сверх всего этого ведь и у него есть свое честолюбие.
А эти типы, которые сводили счеты с профессором, они скрывали, хитрили, делали все, что им приходило в голову, чтобы выскользнуть у меня из рук, и это, разумеется, озлобляло меня, потому что, ускользни они действительно из моих рук, от моих маленьких житейских надежд не останется и следа. То есть след останется, но такой, какой оставляют, например, птицы в воздухе, когда порхают с одного места на другое... Не дай-то бог, как говорится.
Теоретически инспектору, разумеется, нельзя озлобляться против своего клиента. Он должен преследовать его вплоть до тюрьмы, но озлобляться — ему нельзя. Озлобление может помутить его разум, повести его по ложному следу. Я совершенно ничего не ел в обед, но мне и не хотелось есть. Позвонил по телефону Любенову, «нашему» человеку, лаборанту, который был вчера вечером в гостях у профессора, и попросил его прийти сегодня вечером без четверти пять в квартиру на улице Чехова.
2