— Не знаю. Да меня это и не интересует. Мы не друзья, просто знакомые, и общаемся, только когда того требует наша профессия. Доктор Медек — выдающийся специалист…
— Знаю, — перебил Экснер. — А его супруга?
— Мы коллеги, она работает в художественном салоне.
— Вы знали пана Рамбоусека?
— Нет.
— Слышали о нем что-нибудь?
— Конечно. Доктор Медек рассказывал мне о нем еще несколько лет назад. И рекомендовал заняться его картинами. Но я как-то не собрался, во-первых, из-за нехватки времени… — Пан Прушек замолк.
— А во-вторых? — спросил Экснер.
— Во-вторых, товарищ капитан, тут, если угодно, сыграл свою роль субъективный взгляд на всю проблематику.
— Да? — удивился Михал Экснер. — Какую проблематику?
— Примитивизм в живописи.
— Любопытно.
— Если вас интересует моя личная позиция, — сухо произнес пан Прушек, — скажу прямо: я не люблю эту мазню, не верю в будущее этого искусства и повальное увлечение им считаю преходящей модой и снобизмом.
— Вот как. — Экснер почесал за ухом. — Интересно, правда, мне это не очень поможет, пан Прушек. Позднее вы продиктуете свои показания, если понадобится. А сейчас не смею вас задерживать в этом душном и неуютном кабинете. Можете прогуляться или посидеть в ресторане. Только, пожалуйста, будьте любезны сообщить вахмистру в соседнем помещении, где вас найти. Вдруг вы нам понадобитесь. Разумеется, при первой возможности мы отвезем вас в Прагу.
Пани Медекова закуривала сигарету, и браслеты на ее руках позванивали, словно серебряные колокольчики.
— Здесь можно курить?
Он пожал плечами.
— Наверно. Это кабинет поручика Шлайнера.
— Что вас еще интересует? — Она положила свободную руку на колено, обтянутое зеленой тканью. И тем убила трех зайцев: привлекла внимание к этой части своего тела, продемонстрировала красивую руку и одновременно создала эффектное произведение искусства — натура подобрана со вкусом: смуглая, сияющая золотом рука с красными ногтями на зеленом фоне.
Экснер оценил это и усмехнулся.
— Для чего вам понадобились деньги, пани Медекова? — спросил он тихо и доверительно.
— Ага! Понимаю. Вы неплохо осведомлены, пан капитан. На налог с наследства, на то, чтобы выплатить родственникам их долю, и так далее. На что вообще человеку нужны деньги.
— Ваш брак гармоничен?
— Не больше и не меньше, чем любой брак, длящийся уже почти пятнадцать лет.
— Должна быть серьезная причина, если историк искусства распродает часть своего собрания.
— Конечно. По этому поводу нам пришлось многое объяснить друг другу.
— И каков же был результат?
— Вы слышали. Пан Прушек получил картины на комиссию.
— Только вот хватит ли этого, — вздохнул Экснер. — Разные бывают у людей запросы — и больше и меньше. Иной раз слышишь о женщинах с весьма большими запросами.
— Вполне возможно, — процедила она брезгливо, будто речь шла о раздавленном пауке, — что я из числа самых требовательных. Но вас это не должно интересовать, не так ли?
— Почему же, — произнес он чуть ли не с робостью. — При определенных обстоятельствах…
— Каких?
— Убийство, пани Медекова, вы разве не знаете?
Она усмехнулась, глядя на Экснера, — так умудренный жизненным опытом человек смеется над глупым играющим щенком.
— На субботний вечер у меня алиби. В Праге. Достаточно?
— Но у вашего супруга алиби нет, пани Медекова.
— Очень печально, — проронила она все с той же усмешкой. — Со мной он не был, товарищ капитан, совершенно точно. Равно как и я с ним. Вплоть до вечера в воскресенье.
— Он попал в неприятную ситуацию.
— Мой муж? Он и раньше попадал в неприятные ситуации. Он исследователь.
— И вас ничуть не трогает, что ваш муж в беде? — сурово спросил капитан Экснер.
Она прикрыла глаза.
— Этой беды с ним быть не может, — медленно отчеканила она. — Ведь что бы там ни было, а он никогда и никому не способен даже в зубы дать. Не то что убить.
— Вы здесь задержитесь?
— Вы хотите, чтоб я задержалась?
— Да. Можете пока обдумать свои показания. Не помешает, если они будут содержательнее нашего разговора.
Она встала.
— Пойду подышу свежим воздухом, пан капитан.
Маэстро Матейка установил этюдник в удобном месте, сбоку от оранжереи. Высокая застекленная стена причудливо выгнулась — деревянные рамы покоробились от непогоды.