— Значит, безрезультатно… Теперь вряд ли можно взять след.
В этом павильоне, большая часть которого выдавалась во двор, а потолок был скошен и на две трети застеклен матовым стеклом, стояла группка людей. От рассеянного света казалось, будто на всем лежит белый налет. Посередине на передвижном штативе торчал огромный, угловатый, с гармошкой, фотоаппарат. Перед ним на высоком табурете восседал Карличек, бесстрашно подвергая себя опасности, что аппарат вдруг придет в действие, и тогда уж ничто на свете не спасет Карличека от увековечения.
Перед надпоручиком Скалой стоял человек, еще не отдышавшийся после беготни на солнце, по жарким улицам. Нетрудно было угадать, что этот человек со своей группой метался в поисках Арнольда Фидлера.
— Возьмите больше людей и не прекращайте поиски, — приказал ему Скала. — Арнольда Фидлера желательно допросить.
— Что за спешка? — вмешалась женщина лет тридцати, с соломенно-желтыми волосами. — Он ведь уже появился! А эти семь дней он имел право проводить, где ему угодно.
— Ошибаетесь, пани Мильнерова, — строго оборвал ее Скала и повернулся ко мне.
Человек, получивший от него неблагодарную задачу продолжать поиски, испарился как дух.
Отношения, сложившиеся в маленьком коллективе ателье, недолго оставались для меня тайной.
Пани Мильнерова носила романтическое имя Флора; ее рабочее место было в помещении, которое выходило на площадь и называлось здесь «лавочкой». Там она оформляла заказы. Лицо у нее было невыразительно-хорошенькое, розовое, ухоженное. Пани Мильнерову отличало стремление искусственными средствами усилить свое обаяние, но ей немножко изменял вкус. В пышной летней юбке она была поперек себя шире; губы она подкрашивала светло-красной помадой. Однако вся ее забота о своей внешности приводила к обратному результату: ее экстерьер словно предостерегал от чего-то.
— Это пан Бочек, — представил мне Скала, — заместитель заведующего и мастер-ретушер. А пан Гадраба, — он показал еще на одного человека, — работает лаборантом.
Бочек и Гадраба не знали, как им себя держать. Бочек от смущения хранил полную неподвижность. Ему было не более тридцати пяти. Одетый в полотняные брюки и коричневую рубашку с короткими рукавами, он был похож на спортсмена, и я никак не мог представить его себе за ретушированием негативов. Такой работе соответствовал, пожалуй, только его твердый взгляд да крепкие, хотя и толстоватые, пальцы. Темные волосы, не очень красивые на вид, словно влажные и значительно поредевшие, довольно часто встречаются у таких вот здоровяков.
Юлиус Гадраба был в белом халате. Под халатом виднелся жилет, застегнутый на все пуговицы, солидная рубашка и чистый, аккуратно завязанный галстук с немодным узором. Я бы дал ему лет пятьдесят с лишним. Цвет лица — бледный, даже несколько желтоватый, волосы совершенно седые. Природа наделила это лицо чертами классической мужской красоты, но отказала в мужественном выражении. В молодом возрасте это, вероятно, еще больше бросалось в глаза. Ослепительно белые вставные зубы, возможно, хорошо ему служили, но вовсе не шли ему, к тому же, наверное, изменяли форму рта. Роста Гадраба был обычного и фигуру имел почти юношескую — правда, без юношеской гибкости.
— Еще одного члена здешнего трудового коллектива я вам пока представить не могу, — сказал Скала, метнув на Мильнерову ехидный взгляд, — так как он питает болезненное пристрастие к прогулам.
Флора Мильнерова усмехнулась. Притворившись, что не видел этого, я сказал:
— Что ж, тогда доставим сюда его отца. Если вы можете освободить кого-нибудь из своих людей, то моя машина ждет на улице.
Скала обошел взглядом чудовищный аппарат и кивнул Карличеку:
— Ладно. Освобождайтесь!
Карличек собрался быстро.
— Как обычно, ресторан «У королей»? — уточнил он на всякий случай.
— Да.
— Четвертая группа цен[4], выходной по понедельникам, — недисциплинированно выказал он свою осведомленность.
4
В Чехословакии предприятия общественного питания разделены на четыре группы в зависимости от цен; в четвертой — самые низкие цены.