— Звучит! — не удержался я.
— Ага, — кивнул капитан, — мне тоже нравится. До свидания, пан Бичовский.
— Прощайте, — сказал я и выполз из машины.
— Где там, — возразил капитан, — до свидания.
Едва я захлопнул дверцу, как машина тронулась с места. В комнате стояла невыветренная табачная вонь. Я распахнул окно. Больше всего провоняли шторы, к тому же приобрели какой-то серый оттенок. В понедельник надо повесить новые. Абсолютно банальные заботы. И их сменят другие. Еще более банальные. Дни похожи один на другой. Так я, кажется, писал? Эта история, однако, к разряду банальных не относится.,
А сегодняшний вечер… его я, наверное, никогда не забуду. И даже не из-за всего этого кошмара. Из-за боли, тупой боли. Я отключил телефон, вытянулся на тахте и закурил. Но вкус сигареты был мне неприятен, я облизал сухие, потрескавшиеся губы и погасил ее. Встав с тахты, я направился к холодильнику. Банка томатного сока, молоко и полбутылки «Охотничьей». Я доверху налил свой шикарный бокал с изображением бретонского крестьянина — это была небьющаяся баночка из-под французской горчицы — и вернулся на тахту. Жидкость, к счастью, не отдавала ни молоком, ни томатным соком.
Футляр со скрипкой вновь лежал на столе у меня перед глазами. Но теперь это был другой стол. Мертвый предмет меблировки казенного блочного жилища. Внизу на улице звякнул трамвай.
Я всегда неохотно возвращался домой, давно забыл, какое испытал облегчение, когда после семи лет поисков наконец нашел квартиру. Тем более неохотно возвращался я сюда в последние два года, когда я более или менее постоянно жил у Зузаны. Я отпил глоток и посмотрел на часы. Идея отключить телефон была как нельзя более счастливой. За окнами уже начинало светать. Я знал, что не усну, хотя отчаянно хотелось спать. Попытался вытянуть перед собой руку, в которой держал бокал. Она дрожала. Дрожала, как я ни старался держать ее неподвижно.
Умерла Зузанка.
Я вспомнил, как это было, когда умерла мама. За два дня до этого я был у нее в больнице.
— Все в порядке, я говорил с врачом.
Она лежала, как мне казалось, на невероятно большой кровати, бледная и исхудавшая. И улыбалась.
— Ты говорил с врачом?
— Через недельку тебя выпишут, но ты должна будешь следить за собой. Диета и все такое.
— Хорошо, — сказала она.
Я действительно поговорил с врачом.
— Вы должны быть готовы, пан Бичовский. Со дня на день. — Он пожал плечами.
Мне нужно было сказать ему, что я не верю. Что он ошибается. Или даже лжет.
— Да ведь я… — улыбнулась мама беспомощно. — Хотя ничего. — Она еще раз улыбнулась и взяла меня за руку. — Главное, что это не рак.
Это не был рак. А рак был единственной болезнью, которой она боялась.
Зузана…
— Ты должен больше верить в свои силы.
— Ты о чем?
— Ты все время чего-то боишься. Почему?
— А почему бы мне не бояться?
— Должны же быть какие-то основания. А у тебя их нет.
— Может, и есть.
— Ни малейших. Ты это нарочно. Нарочно все портишь.
— Что все?
— Все!
У Зузаны навернулись на глаза слезы. Не от жалости, нет. Напротив, от злости.
— Но я тебя люблю, Зузанка!
— Не любишь! Ты трусливый эгоист и больше всего хочешь, чтобы я была такой же.
— А ты не такая?
— Нет.
Боялась ли чего-нибудь Зузанка? Во всяком случае, не болезни. Кто же, кто мог ее… Я лежал с бокалом в руке, измученный и беспомощный. Я не знал.
— Я люблю людей, а люди любят меня. Поэтому мы не подходим друг другу.
А должен ли я был знать? Наверное, да. Потому что кому было знать, как не мне. Я, несомненно, был одним из самых близких ей людей. И несомненно, самым близким за последние два года.
— Что ты, собственно, про меня знаешь? Думаешь, я дура? Не догадываюсь, что ты обо мне думаешь?
— Ты не дура, Зузанка.
— Хам!
А что мне, в самом деле, известно о Зузанке Черной? То есть было известно? Когда я еще жил с родителями, у нас в книжном шкафу стояло несколько страшно длинных и занудных книжек. Мама их, кажется, никогда не читала. Может, отец. Так вот, я помню одну из них. Она называлась «Родная душа — потемки».
Что мы вообще знаем друг о друге?
Если бы Зузана знала меня хоть чуточку больше, то не корила бы постоянно из-за моих комплексов. Когда мы во второй раз сошлись, я о них, можно сказать, и не подозревал. И работал. Прямо-таки рвался работать.
— А почему ты, собственно, развелся? — спросила она меня как-то.
Я улыбнулся. Неискренне.
— Да мы, собственно, и не разводились. Скорее разошлись.
— Но ты разведен?
— Конечно.