Я плюхнулся обратно на стул, с которого почти поднялся. Вот оно! Как это мне самому еще раньше не пришло в голову? Корни всех сегодняшних преступлений кроются в прошлом, так же как и эти люди не принадлежат к нашему времени. Йозеф сказал точно, он мог предсказывать им будущее. Прошлое предсказывало настоящее. В напряжении глядел я на Йозефа.
— Слушай, — начал он. — Когда Ганкин отец задумал строить виллу, он был всего-навсего обычный кустарь. Земельные участки на Баррандове уже тогда стоили прилично. В те времена там селились особы поважнее, чем ремесленники. Я подумал: а что, если это был участок Луиса и принадлежит ему по сей день? Луис мог вложить в него деньги. В таком случае права на владение виллой были бы запутанным делом. Я спросил у Иреша, и он мне подтвердил это. Правда, приплел сюда гражданство, срок давности и так далее. Вещал, словно воплощенный кодекс законов, — недовольно проворчал мой гениальный шеф, чей мозг достиг такого уровня специализации, что отказывался охватить проблематику другой отрасли. — Это бы, мол, зависело от множества обстоятельств. А я вспомнил, что, когда в шестьдесят пятом Луис приезжал к нам, он подкусывал брата, что, дескать, тот выстроил резиденцию только для одного поколения. Тогда показалось, что он упрекает, отчего брат не подумал о детях. А вдруг они когда-то договаривались, что там и для Луиса будет квартира? Иреш предложил сходить к прокурору. Он знает адвоката, который дружит с этой выдающейся личностью, — объяснял мне Йозеф типичный для наших соотечественников метод действий. — Друг Иреша из адвокатской коллегии познакомит своего друга прокурора с дедукцией Йозефа Каминека — друга пана Мартина. Интерес соответствующих органов обратится в нужном направлении, и пана Мартина выпустят, на свободу. Что и получилось! — удовлетворенно изрек Йозеф.
Меня терзала многословность Йозефа, но прерывать его было бесполезно, он наслаждался собственным ясновидением.
— Потом Иреш решил пойти к нотариусу, чтобы выяснить, как обстоят дела с этим правом на земельный участок. К сожалению, ничего не прояснилось, — уныло вздохнул Йозеф. — Участок, правда, принадлежал когда-то Луису, но в тридцать девятом году его перекупил по всем правилам Антонин Эзехиаш. Осечка. Никакого спорного совместного владения, никаких неуплаченных долгов. Видно, дядюшка Луис все-таки спятил на старости лет и все деньги спустил на игрушки. А ради них его мог убить лишь какой-нибудь чокнутый коллекционер. И пусть поручик Павровский его найдет! — Йозеф поднялся, прижимая руку к животу, и криво улыбнулся. — Ты не отвезешь меня домой?
* * *Я отвез Йозефа в Дьяблицы. А на обратном пути остановился в ресторанчике неподалеку от стройки купить хлеба и колбасы. От голода у меня рябило в глазах, а на Баррандов путь не близкий. Это была самая заплеванная забегаловка, какую я знал, а в свое время мне довелось повидать их немало. Здесь сиживали летуны, работающие месяц на одной, месяц на другой стройке. Женщины — совершенные руины, которым нечем даже торговать, несколько служителей из соседней больницы что-то подливали в пиво из коричневых лекарственных бутылочек. В таком обществе почти изысканно выглядели цыгане с нашей стройки.
После долгих переговоров мне удалось вырвать у хмурого атлета, который мочил рукава в раковине пивного пульта, обещание поискать хоть что-нибудь из еды. Пока, было похоже, он собирался ее выудить из этой раковины. Опершись о стойку, я одним глазом следил за хозяином, другим косился на наших цыган. Они занимали целый стол под картиной, изображавшей лесную деву на олене. Это была не какая-нибудь захудалая картинка. Огромных размеров толстая деревянная доска с искусной резьбой по краям. Контуры оленя и девы были выжжены на дереве, а плоскости расцвечены плакатными красками. У девы были огненно-красные ноги, а единственный глаз оленя горел ядовитой зеленью. Казалось, он мне этим глазом злорадно подмигивает. Художник, создавший это творение, сидел во главе стола. Я его знал. Он жил в фургончике на берегу Влтавы, на территории нашей стройки, и из месяца в месяц приходил подкупать Йозефа, чтобы тот его не прогонял. Взятки, увы, давались такими вот шедеврами, только размером поменьше. У Йозефа в шкафу уже лежали святой Губерт, голова дикого кабана и даже портрет одного государственного деятеля, обрамленный цитатой из другого государственного деятеля другой исторической эпохи — во времена меньшей терпимости сие было бы расценено как политическое преступление. Йозеф даже повесил это произведение рядом с официальным портретом и с сожалением снял лишь под нажимом доктора Иреша, которого от подобного зрелища едва не хватил инфаркт.