— Не особенно, — сказал я.
— Я вас никаким детектором не пугаю, — укоризненно произнес капитан, — так что вы могли бы быть повежливее.
— А мне это поможет?
— Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.
— У нас еще есть темницы?
— Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».
— А у меня сейчас какие шансы?
— У вас? — Капитан шутливо призадумался. — Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.
— Хорошо поговорили, — сказал я.
— Вот именно, — вздохнул капитан, — так как, ничего более интересного я от вас не услышу?
Я пожал плечами.
— Ладно. — Капитан, не вставая, повернулся к открытой двери в комнату: — Мирек, пойди сюда, составь с паном Бичовским протокол.
— А до утра нельзя отложить? — спросил я устало.
— Можно, — сказал капитан, — но вы мне так откровенно все выложили, что я боюсь, как бы до утра чего-нибудь не забыли.
Я покорно кивнул, капитан поднялся, и на его место уселся бледный верзила с тонкими пожелтевшими пальцами. У него была с собой портативная пишущая машинка; он виртуозно, быстрым движением открыл ее, заложил бумагу и вопросительно взглянул на меня.
— Поехали?
Капитан бережно прикрыл за собой дверь, но я слышал, как рядом Зузанка Черная поет «День как любой другой». Я очень долго провозился с текстом, который Зузана пела теперь на магнитофонной ленте под аккомпанемент фортепиано. Я гадал, кто бы это мог на нем играть, и машинально отвечал на вопросы верзилы.
Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,
Пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее… —
нежно свинговала Зузана, и верзила вынужден был повторить свой вопрос.
— Простите, что вы сказали?
— Временное место жительства.
— В каком смысле?
— Вы говорили, что жили здесь, — терпеливо повторил верзила, — и я спрашиваю, были ли вы здесь прописаны.
Я покачал головой. Каждый, кто пишет что-либо, считает свое последнее сочинение лучшим или хотя бы не худшим из того, что он написал прежде. Если, конечно, он пишет всерьез. Во всяком случае, настолько, что не стыдится этого. А я уже не был на все сто процентов уверен, что мой «День как любой другой» — приличный текст. Как вышло, что искренняя грусть внезапно обернулась пошлой сентиментальностью, что слова, казавшиеся мне поначалу очень точными, сейчас теряли смысл и лишь упорно цеплялись друг за друга, подводя к рифме? Как это вышло?
— Да я здесь, собственно, по-настоящему не жил…
— Понятно, — сказал верзила. По всей видимости, он не находил в этом ничего предосудительного. Но для верности все же уточнил: — А когда вы развелись, пан Бичовский?
— Пять лет назад.
Удовлетворенно кивнув, он записал мой ответ.
Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,
Что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…
«Любимый!» Разумеется, я знал, отчего мой текст превратился в сплошное нытье. В нем не было иронии, той необходимой порции горькой иронии, которую я ощущал, к примеру, в Зузаниных словах: «Как-нибудь вечерком встретимся». Да только какая разница, что я ощущал, если передать это не сумел.
— Ну, хорошо.
Зузана рядом допела песню, и из магнитофона раздался ворчливый голос. Я, конечно, не ошибся, предположив, что Зузане аккомпанирует не Добеш. Тот, даже вдребезги пьяный, не мог наделать столько ляпов. Да, это был не Добеш.
Судя по голосу, который доносился из комнаты и который я узнал только по интонации, так как слов не разбирал, этим виртуозным аккомпаниатором был Гуго Бонди, менеджер Зузаны и одновременно группы Добеша. Бывший статист, а в настоящее время художественный руководитель «Ротонды». Толстый добряк Бонди, мой психолог-любитель.
— Что они там слушают? — спросил я у верзилы, кивнув в сторону комнаты.
Он пожал плечами, и до меня дошла вся бессмысленность моего вопроса. Скорее это должен был знать я.
— Готово, — сказал верзила.
— И что теперь? — поинтересовался я.
Он вновь пожал плечами и, не поднимаясь со стула, протянул руку, похожую на щупальца осьминога, к двери в комнату:
— Товарищ капитан!
То, что Бонди, расширяя область своей неуемной активности, вознамерился попробовать себя в роли аккомпаниатора Зузаны, меня особо не занимало. Меня занимало другое, и касалось оно моего текста. Ведь я передал его Зузане только сегодня после обеда. Это была песенка Добеша, которую я продержал у себя почти полгода. А это значит, что запись, которую слушали в комнате, могла возникнуть либо на репетиции в «Беседе», либо в этой квартире. Сегодня вечером.