Томаш начал усердно вытираться полотенцем — не слишком свежим, зато с монограммой треста «Рестораны и столовые Праги». Мокрые волосы свисали ему на лоб.
— А я ведь о тебе беспокоился, — забормотал куда-то в мыльницу Томаш, — и если и вел себя как-то не так, то только из-за тебя. Неужели ты этого не понял?
— Что?! А мне-то и невдомек! Так, значит, ты из-за меня так дергался?
— Я дергался? — непонимающе спросил Томаш.
— Дергался, — злорадно настаивал я, — когда маневрировал под столом.
— Ах, ты о Богунке.
— Да, — подтвердил я, — я о том, как ты дергался, отражая любовные наскоки шефовой жены.
— Богунка, конечно, шлюха, — целомудренно сказал Томаш и опять энергично схватился за полотенце.
— Ну, это ваше дело, — небрежно заметил я, — и я бы не упомянул, если бы ты не заявил, что печешься о моем благе.
— Не хочешь — не верь, — отозвался Томаш, — но это так. — Он изрек это точно таким же тоном, каким только что обозвал жену своего шефа особой легкого поведения.
— Ты думаешь, — добродушно продолжал я, — что я ничего не знаю?
— Может, и знаешь, — ответил Том, — но кое-что… кое-что тебе, наверное, неизвестно…
— Как бы не так, если ты, конечно, о Богунке. Томаш поправил галстук и застегнул воротничок.
— Не можешь же ты знать, что…
— Да знаю, знаю, дружок, — усмехнулся я, — и тронут твоим сочувствием.
— Да ну? — искренне удивился Томаш.
— Ну да, — сказал я, — Бубеничек говорил мне, что Богунка путалась с Колдой.
— Но это… — изумленный Гертнер не находил слов, — это же гнусно, в конце концов!
— О мертвых плохо не говорят.
— Я не о Зузане.
— Понимаю, — успокоил я, — ты лучше давай собирайся.
— А все-таки, разве тебе не ясно, как это гнусно?
Мне в тот момент и впрямь не было ясно, как поступить — разыграть из себя растроганного друга или негодующего Зорро-мстителя. Лютеранская натура Томаша, проявляющаяся в его рассуждениях, здорово меня раздражала. Ревновать к Богоушу Колде? Мы все, конечно, ужасно устали, и нервы у нас издерганы, но мы же взрослые люди.
— Отстань.
— Не понимаю! — Томаш вытаращил глаза.
— Может, вернемся?
— Да, — очнулся Томаш, — наверное, они уже ушли. Я хочу с тобой поговорить.
— О чем?
— Ты обещал, что расскажешь мне… о Зузане.
— А-а, — я вспомнил обещание, которое необдуманно дал, чтобы только отвязаться от Богунки Славиковой. — Потом.
— Поехали ко мне, а? — предложил Томаш.
— К тебе так к тебе… — согласился я.
Мы вернулись в бар. Уже издалека я заметил, как Славик уговаривает жену уйти.
— Ну и засиделись же мы, — сказал Томаш.
— А завтра снова на службу, — весело произнес главный редактор, краем глаза следя за Богункой.
— Ладно, — зевнула Богунка. — Пошли, что ли.
Томаш заговорщицки мне подмигнул. Видишь, мол, как я все устроил. Как и договорились.
Я кивнул:
— Да, на сегодня, пожалуй, хватит.
— М-да, уж вам-то досталось, — мрачно заметил Славик.
Компания Пилата тоже засобиралась. Но я не видел Милоня и той веснушчатой девицы. Неужели ушли вместе? Нет, это как-то не вязалось с ее обликом. У Милоня более чем известная репутация.
— Кого это вы высматриваете? — спросила меня Богунка и поднялась со стула. — Пошли?
— Пошли, — кивнул муж.
— А я, пожалуй, выпью еще кофе, — заявил Гертнер.
Перед нами появилась услужливая пани Махачкова:
— Кофе? Один?
— Мне тоже, — сказал я.
— Значит, два, — улыбнулась пани Махачкова.
Богунка двинулась к выходу, даже не попрощавшись, а Славик перед тем, как за ней последовать, молча пожал руку Тому и кивнул мне.
— Смотри-ка, — Томаш показал на другой конец стойки, — Милонь забыл сумку.
Мы уже остались наедине, и пани Махачкова поставила перед нами кофе.
— Да ведь он здесь, — подмигнула барменша, умерила поток децибелов, несущийся из магнитофона, и приложила к губам палец: — Тсс, слышите?
Из пустого зала, где недавно проводил дискотеку Анди Арношт, доносились звуки рояля и пение. Пел Пилат.
— Чего это он? — спросил Том.
— Он там с девушкой, — томно произнесла Махачкова, прилежная читательница бульварной литературы, — с той малышкой. — Многоопытная дама явно заметила юный возраст новой невесты Милоня.
— Завалимся туда, а? — ухмыльнулся Том.
К нему, похоже, возвращалось настроение.
— Зачем?
— Смеха ради.
— Глупо как-то…
Пока мы спорили, рояль умолк, и раздался звучащий резким диссонансом грохот. Стул, что ли, у них упал. За этим последовала звонкая пощечина.