— Прости, — застонал Анди, — я, наверное, натрепал много такого, что тебе больно слышать! Но все же имей в виду, Честмир: если не в Карлин, то на Малую сцену, на премьеру, ты просто обязан прийти.
20
— Cui bono? — спросила Геда. — Кому на пользу? Было начало второго. Мы сидели в комнате Геды в редакции «Подружки».
— Это все теория, — возразил я. — В нашем случае ответ звучит: никому.
Я точно воспроизвел Геде свой сегодняшний разговор с капитаном. Вернее сказать — допрос.
— Погоди, — сказала Геда. — Старайся видеть вещи объективно. Вот, допустим, я…
— Ну уж ты-то тут вообще ни при чем.
— Ты думаешь? — улыбнулась Геда. — Судя по тому, что ты мне говорил, этот твой грешный капитан, — скаламбурила она, — вполне может рассуждать так: они разведены, но все еще поддерживают отношения. Он больше не женился, она тоже пока не вышла замуж. Почему? И первым человеком, с которым он поспешил поделиться и посоветоваться, была его жена.
— Чтобы она потом в свою очередь поделилась с половиной Праги, — саркастически заметил я.
— Что ты хочешь этим сказать? — смешалась Геда. Я кивнул в сторону канцелярии:
— Богунка.
Моя бывшая жена слегка покраснела:
— Это к делу не относится. Дай мне, пожалуйста, договорить.
— Молчу, — уступил я.
— Ну вот, — продолжала Геда. — Этот твой капитан вполне может рассуждать так: появилась опасность, что ты во второй раз женишься, и я…
— Да, но капитан знает, — возразил я здраво, — что мы с Зузанкой разошлись. Уже полгода назад. А еще ему известно, что мое место занял Богоуш Колда и что в тот вечер, прежде чем должен был прийти я, он с Зузанкой… занимался любовью, — благопристойно закончил я.
— Конечно, — кивнула Геда, — я только хотела показать, как сложна объективная оценка. Ты делаешь ошибку, ломая голову над тем, кто мог убить, потому что…
— Извини, — перебил я, — но если это ошибка, я ее делаю из-за того, что подозревают меня. И кажется, только меня одного.
— И эта мысль тебе не дает покоя, у тебя в голове засело, что ты не убивал. А если не исходить из самозащиты, надо мыслить иначе. Тогда, может быть, ты что-то вспомнишь, что-то такое, что тебе пока кажется не стоящим внимания, малозначительным, но что на самом деле и есть главное.
— И как же мне действовать?
— Представь себе, — предложила Геда, — что ты мог это сделать. Теоретически. Ты, как любой другой. И сопоставляй свои возможности и свои мотивы с шансами всех других.
— Но я это и делаю!
— Нет, — сказала Геда, — ты подозревал то Бонди, то Колду. А когда оказалось, что зря, попал в тупик. Тебе больше некого подозревать. Нет, это никуда не годится.
— Точно, — горячо поддержал ее я.
— Постой, — не дала сбить себя Геда. — Пойми меня правильно. Я хочу убедить тебя, — она запнулась, — в твоих же интересах, разумеется… рассуждать иначе. Объективно.
— Это не так легко, — возразил я. — Ведь передо мной скорая и единственная перспектива быть арестованным, если я…
— Именно, — сказала Геда, — убийство вообще-то вещь немудреная, но далеко не всегда. Сегодня вторник, а это случилось в субботу. Завтра тебя вряд ли арестуют. Ухватись за то, что побуждает тебя задуматься, что вызывает малейшее сомнение. Это единственно разумное Решение.
И я принялся прикидывать:
— Убийца, конечно, не я, ну да ладно. Прежде всего, когда я пришел к Зузане, было заперто. Других ключей, кроме тех, что милиция забрала у меня, в квартире не нашли. Значит, у кого ключи, тот и убийца, потому что у Зузаны, насколько мне известно, были только две связки. Ту, что держал у себя я, она хотела получить у меня обратно.
— Не бог весть что, — оценила Геда. — Скажу тебе точь-в-точь как этот твой капитан. Убийца забрал Зузанины ключи, запер дверь, выбросил их во Влтаву и спокойно пошел спать.
— Не то чтобы капитан сказал именно это, — усмехнулся я, — но…
— Но смысл такой. Я же, Честмир, знаю, что ты невиновен.
Честмиром Геда называла меня в те давно прошедшие времена в знак особой любви. Она усвоила, что усечение моего имени мне не по нутру. Впрочем, может, и не от любви. Чем-чем, а тактом Геда не обделена.
— Ну ладно, положим, эта версия не годится. Но Колда… Что значат его слова — а я, конечно, не верю, что так сказала Зузана…
— Какие слова?
— Будто она меня боится.
— А, ну да.
— Все осложняется тем, что это подтвердил Бонди. Но ведь они могли сговориться, и Бонди покрывает Колду.
— Погоди, — встрепенулась Геда, — а может, дело в Бонди? Вдруг это Колда покрывает Бонди? Что, если Бонди вызвался — ведь он же был при этом! — раз Богоуш занят, побыть с Зузаной? Какое у Бонди, собственно, алиби?
— Вот-вот, — обрадовался я, — похоже на то. Причем легко найти причины, по которым Колда может покрывать Бонди. Например, я. Ненависть ко мне. Скажем, Зузанка думала со мной помириться…
— Гм, — нахмурилась Геда, — тебе виднее.
— Что еще? — вслух размышлял я. — Ну, убийцу-психопата я исключаю. Тут моя фантазия бессильна.
Геда кивнула.
— С другой стороны, — продолжал я, — если Бонди и Колда не лгут, то от семи до без пятнадцати восемь к Зузане мог прийти кто-то третий.
— Да, — поддержала мою мысль Геда, — если эти двое не лгут, то, может, Зузана после ухода Колды позвонила кому-нибудь и позвала его, сказав, что не хочет быть с тобою наедине.
— Либо она позвонила еще при них обоих или же только при Колде, который это отрицает, по каким-то соображениям решив молчать.
— Ну что же, — согласилась Геда, — примерно так все, наверное, и было. Но cui bono? — кому на пользу? От чего мы ушли, к тому и вернулись…
— Послушай-ка, тут мы, правда, оказываемся в области головокружительных домыслов, но все же… Группа Добеша — это высший класс, так? Не в пример, скажем, той, где играю я с Камилом. Ну а в «Ротонду» в понедельник вечером Бонди и Добеш пришли с Милонем…
— С Пилатом?
— С кем же еще! Вот и подумай. Новым солистом группы наверняка станет Милонь. Чем тебе не cui bono? И мало того, Пилат завел со мною невнятный разговор — перед тем, правда, здорово набравшись, — что, мол, он-то знает о смерти Зузаны побольше, чем все другие, вместе взятые.
— Но зачем нужна Пилату группа Добеша? — возразила Геда. — Это скорее Бонди…
— Да хоть бы и так, — улыбнулся я. Для меня не были тайной экономические итоги менеджерской деятельности Бонди. Пилат за свои зарубежные гастроли никогда не загребал столько, сколько под началом Бонди имела Зузанка.
— Бонди и Колда, — сказала Геда, поднимая трубку зазвонившего телефона, — вот кем тебе надо заняться.
— Займусь, — пообещал я.
— А вы уверены, что дело так серьезно? — спросила испуганно Геда после достаточно продолжительной паузы, нарушаемой лишь сочувственным поддакиванием.
Я встал. У Геды были часы ее телефонных аудиенций, а у «подружек» — свои проблемы.
— Если, конечно, он и впрямь такой садист… — говорила возмущенно Геда.
— Пока, — шевельнул я губами.
Она прикрыла трубку:
— Позвони!
Уже в дверях я услышал:
— Нет, такого позволять нельзя. В случае чего вызывайте милицию.
21
— Все, уважаемые, успокойтесь, — грозно произнес Камил, — не то у меня лопнет терпение.
У ребят возникли разные мнения насчет нашего конкурсного репертуара. Единодушны они были лишь в неприятии идей Камила. Наконец мы сошлись на компромиссе. Этот компромисс был интересен для меня тем, что на период фестиваля я фактически оказался свободен. А если верно истолковал недомолвки Камила, то, возможно, не только на период фестиваля. На кой черт возражать и сопротивляться? Все еще остались, а я ушел. Никто меня не удерживал. Был вторник, полвосьмого вечера. Меня интересовали Бонди и Колда. Помнится, в кабинете у капитана Колда говорил, что вечером будет в «Букашке». «Б-клуб» имел многолетнюю историю. До войны в подвальчике на Малой Стране выступал, бывало, Э. А. Лонген, захаживал сюда Карел Ламач и прочая киношная братия. Здесь сменяли друг друга литературные кабаре. Едва ли не во всех мемуарных сочинениях поминался этот подвальчик. Сегодняшний «Б-клуб», однако, не имел почти ничего общего с традициями литературного кабаре. Почти. Ибо с вездесущими дискотеками здесь за место под солнцем сражалась клубная культура высокого класса, поощряемая Союзом молодежи, который стал шефом «Б-клуба». Мим Бридлер — на него я наткнулся перед входом в толпе юнцов — был из тех энтузиастов, которые верили, что эта публика, штурмующая сегодня дискотеки, будет спустя год, а то и раньше, рваться на поэзию и пантомиму. Почему бы и нет, в конце концов? Я видел программу Бридлера в память недавно умершего русского клоуна Енгибарова: в «Букашке» был, можно сказать, аншлаг.