В свои девятнадцать она еще могла не знать, что старушка, погруженная в проблемы сельского хозяйства, способна отвалить часа через два.
— Вы не возражаете?
Такой вопрос был предписан правилами хорошего тона. Старая дама опустила ворох газет, скрепленных деревянной планкой, и отвела лорнет.
— Ах, пожалуйста, — воскликнула она любезно.
Только я помог веснушчатой надоеде снять пальто и мы сели за столик, как появилась официантка.
— Девушке грог, — заказал я, — а мне можно сухой мартини.
— Его нет, — официантка покачала головой. — Вермут?
— Давайте, — согласился я.
— А грог, — седая официантка улыбнулась, — грог без воды?
Она помнила меня. И в ее улыбку закралась грусть. На сей раз рядом со мной была не Геда. Мои воспоминания… Мои сентиментальные воспоминания…
— Как это… без воды? — удивилась Яна.
— Обычный грог. — И я послал официантке ответную улыбку.
Сюда мы ходили с Гедой в наш первый год. Сидели здесь вместе над учебниками. И навсегда остались преданы этой кондитерской. Из какого-то суеверного чувства благоговения, что ли. Хотя меня это потом стало раздражать. Но я твердо знал: если спустя столько лет мне когда-либо и удавалось доставить Геде настоящее удовольствие, так это когда я звал ее сюда. Удовольствием, однако, это было лишь для нее.
Раскусила ли нас седая официантка? Скорее всего — да, хотя, может быть, и нет, ведь все те годы мы могли ей казаться не более чем скучающей супружеской парой. А Геда всегда заказывала чистый горячий ром. В последнее время, правда, пани редактор Маркова пила не простой, а импортный «Кей».
— Что с тобой? — спросила заботливо Яна.
— А что? — встрепенулся я.
— У тебя такое лицо…
— Извини.
Она пожала плечами:
— Это твое дело… если ты ходишь со мною по своим заветным местам. Пустился в воспоминания, да?
— Угадала, — сказал я, — тебя это задевает?
— Не знаю, — ответила Яна, — смотря о чем ты вспоминал. Ты не пьешь грог?
— Нет.
— Ага, — сказала надоеда, — значит, это твоя подруга любила чистый ром.
— Соображаешь, — похвалил ее я.
— Вредная привычка, — не дала себя сбить Яна, и ее передернуло: — Бр-р, чистый ром. Она, должно быть… — наступила пауза.
— Что ты хотела сказать?
— Меня иногда заносит, — мудро заметила Яна.
— Вот, пожалуйста. — Официантка поставила перед нами вермут в узком высоком бокале и пузатый дымящийся сосуд с грогом.
— Спасибо.
— Пирожные закажете?
Эта официантка всегда спрашивала насчет пирожных. Я вопросительно взглянул на Яну. Она капризно надула губы.
— Выходит, что нет, — сказал я.
Официантка отвернулась.
— Не люблю сладкое, — пояснила Яна.
Старушка с лорнетом внезапно отложила газеты:
— Подождите, я расплачусь.
Геда тоже не любит сладкое.
— До свидания, — попрощалась с нами старушка. И мне показалось… мне показалось, что она подмигнула Яне.
— А с этим своим парнем ты в самом деле покончила? — спросил я. — Или вчера просто так сболтнула?
— А тебе действительно интересно?
— Разумеется.
— Тогда сбавь обороты, — усмехнулась Яна, — не собираешься ли ты после двух дней знакомства меня ревновать?
— Я не это имел в виду.
— А что ты имел в виду? — Она слегка подула на свой грог, он еще не успел остыть.
— Да так, — сказал я. — Что ты вообще за человек?
— У меня есть одна неприятная черта, — кокетливо ответила Яна, — я ужасно люблю мистифицировать.
Девица начала мне надоедать.
— Извини, — я взглянул на часы, — у меня дела. Оставлю тебе деньги, ладно? — Я достал купюру, положил ее на красноватый блестящий стол и допил свой вермут.
— А как же… — выдохнула она смущенно.
— Что — как же?
— Я купила на завтра на полшестого билеты в кино… Для нас.
— Что это тебе вдруг вздумалось? — Я невольно засмеялся.
— Я решила…
— А куда? — нетерпеливо спросил я, надевая пальто.
— В «Бланик», — пискнула Яна.
— Ну ладно, — сказал я. — Пока!
— Так ты придешь?
— Я тоже обожаю мистификации, — состроил я страшное лицо, — так что посмотрим.
26
— Ах, как все запуталось! — горестно покачала головой пани Махачкова. — И кто бы мог подумать… Но так уж, Честик, заведено. По-другому и не бывает. Нет, не бывает — и все тут! — пессимистически заключила она.
Было еще не так поздно, около половины девятого, и в зале за стеной шла дискотека. Мы говорили вполголоса.
— А в шутке-то, пожалуй, была доля правды, — произнес задумчиво Добеш, — я ему сегодня после обеда весь телефон оборвал. Пропал, просто-таки испарился.
— Не может быть, — зашептал Гертнер. — Почему именно Бонди?
— Все так странно, — пожал плечами Богоуш Колда, — с одной стороны, я ничего не понимаю, а с другой — абсолютно ничему не удивляюсь.
— Точно, — кивнул я, — со мной тот же случай.
— Ну, да вы же и проходите по этому делу на пару, — вежливо заметил Бубеничек.
Добеш, Колда, Гертнер, Бубеничек и я — в таком составе сидели мы в тот вечер в «Ротонде».
— Когда я в последний раз говорил с Грешным… — начал я. — Это было сегодня утром, в общем, до обеда. Он делал такие странные намеки.
— Какие? — заинтересовался Бубеничек.
— Да вот на Томаша намекал, — сказал я, — на его статьи о Зузане в «Подружке».
— Ну да? — сглотнул Том.
— Смотрите-ка, — обрадовался Добеш.
И напрасно, так как я тут же добавил:
— О тебе он тоже говорил. Что, мол, ты собираешься жениться, а главное — о Зузанином контракте.
Это подействовало — Добеш мгновенно помрачнел и взорвался:
— Какая чушь! Они хотят нас поссорить, вот и провоцируют!
— Зачем, — деловито возразил Бубеничек, — зачем бы им это делать?
— Потому что они ничего не знают, — вырвалось у Добеша, — и надеются, что кто-то из нас проговорится!
— А кто может проговориться? — невинно осведомился Бубеничек.
— Не цепляйся к словам, — проворчал Добеш. — Послушайте, а что, если нам восстановить день за днем Зузанину последнюю неделю? С позапрошлой субботы до дня ее убийства.
— Идет, — кивнул Богоуш.
— До воскресенья мы были в Либерце, так что Зузана все время была у нас на глазах.
— И ничего такого не случилось? — спросил Том.
Колда покачал головой.
— Стойте, — поднял палец Добеш, — чтобы нам ничего не упустить… Богоуш, как насчет вечера накануне нашего отъезда из Либерца?
Колда покраснел:
— Ерунда.
Добеш, адресуясь ко мне, пояснил:
— Все же для порядка: Зузана не пускала Богоуша к себе, и он говорил, что у нее там кто-то есть.
Богоуш заерзал на стуле:
— Она сама мне сказала, что не может меня впустить. Что у нее важная встреча.
— Она сама тебе так сказала?
— Ну да, только могла это выдумать, — покорно объяснял Колда, — может, это была отговорка, чтобы от меня избавиться, потому что я был пьян.
Я про себя отметил, как поспешно увильнул Добеш от разговора о Зузанином заграничном контракте и до чего ловко подставил Колду.
— А Бонди был тогда с вами в баре? — настороженно спросил Томаш Гертнер.
— Не-ет, — протянул Добеш, — Гуго никогда допоздна не засиживается. Ранняя пташка!
— Ты думаешь… — Бубеничек, который до того почти не вмешивался в разговор, тревожно поднял брови.
— Да, — ответил я за Томаша, — эта возможность не исключается, во всяком случае, стоит ее обмозговать.
— Но Бонди толстый и противный, — трезво заметил Томаш, — что в нем могла найти Зузана?
— Монеты, — подсказал Богоуш, — меня, например, Зузана… извини, Честмир, — Колда виновато покосился в мою сторону, — укоряла за то, что я все время без гроша. Как-то… было дело… ей даже пришлось заплатить за меня, — Колда усмехнулся, — так потом она три дня со мной не разговаривала.