Там долго молчали. А потом…
— Ты думаешь, я бы не узнала тебя по голосу? — тихо засмеялась Яна.
Это был шок, испуг, ужас. Трубка выскользнула у меня из руки и упала на ковер.
34
Я все еще тупо разглядывал листочки с телефонными номерами. Янин и капитана Грешного. Три номера, два из которых совпадали. Хотя Грешный в свои сорок выглядел отлично, Яна тем не менее могла быть лишь его дочерью. Я машинально положил трубку на место. И телефон тут же зазвонил.
— Слушаю.
— Ты почему повесил трубку? — интересовалась Яна. — Я не верила, что ты позвонишь, но…
— Что — но? — спросил я.
— Я тебя люблю, — быстро проговорила Яна, — мама идет, не сердись.
И послышались короткие гудки.
На листочке капитана был еще один номер, и я его набрал. Сначала коммутатор, потом добавочный.
— Здравствуйте.
— А-а, пан Бичовский.
— Да, это я. Мне нужно с вами поговорить.
— Отлично, — обрадовался капитан.
Знали бы вы, товарищ капитан… Я решил все ему рассказать.
— Это действительно важно.
— Неужели? — спросил капитан. — Поверите ли, и У меня есть кое-что важное. Когда увидимся?
— В десять у меня запись на радио, — сказал я, — так что можно в два, заодно пообедаем.
— Где? — спросил капитан.
— Да хоть в «Ялте», например, — усмехнулся я.
— Ха-ха…
— Нет, серьезно, и если уж на то пошло, так я вас приглашаю.
— Нет, — сказал капитан Грешный, — буду вам признателен, если мы сохраним наши прежние взаимоотношения. Так что лучше в два «У Петра», хорошо?
— Хорошо, — согласился я, — значит, «У Петра».
И я повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и я сразу догадался, кто это.
— Мама пошла по магазинам, — сказала Яна. — Я так рада, что ты позвонил!
— Ты сонная. Скандала дома не было? Яна засмеялась.
— Еще какой! Папа меня отшлепал, но я…
— Что ты? — спросил я.
— Я ждала, что ты позвонишь, — сказала Яна, — и ты и вправду позвонил.
— Ну конечно, ведь ты же написала на салфетке, — пробурчал я. — Только забыла назвать свою фамилию…
— Фамилия у меня ужасно смешная, — сказала Яна. — Ты не поверишь.
— Поверю, Грешная.
Мне уже давно стало ясно, почему эта девушка столько про меня знает.
— Ну конечно, — грустно произнесла Яна, — выходит, нам с тобой больше не о чем разговаривать…
В этом вопросе прозвучал не только упрек, но и печаль.
— Ты, наверное, удивишься, — усмехнулся я, — но нам с тобой еще очень даже есть о чем поговорить.
— Серьезно?
— Серьезно, — ответил я.
— А когда? — нетерпеливо спросила Яна. — Я сейчас еду на факультет…
— В четыре… в четыре ты уже освободишься?
— Да, — сказала Яна, — в четыре освобожусь.
— Значит, «У Голема», хорошо?
— Договорились.
В трамвае, идущем к центру, на меня наткнулся Брандейс, наш банджист.
— Привет, Честик!
— Привет, — отозвался я, — что происходит, скажи на милость, что это за исторический рубеж?
Наш ансамбль никогда еще не играл на радио.
— Это все Камил, — таинственно объяснил Брандейс. — он договорился с Пилатом. Что мы сыграем несколько народных песен.
— Народных? — ужаснулся я.
— Да, — сказал Брандейс. — Тех, которые Камил аранжировал, — добавил он, видя мое выражение лица.
В рамках фолк и кантри Камил аранжировал «Гельпу» и «Залужицкое поле». Я сжимал футляр со скрипкой, и во мне крепло ощущение, что бояться нечего. Но неужели Пилат? — покрутил я головой. Мы вышли у радиоцентра и поспешили внутрь. Было почти десять. И весь оркестр в сборе. Камил с очень важным видом переходил от одного к другому.
— Не психуйте, ребятки, с нами будет петь Пилат, и если… — размечтался он, — если мы сами себе не подгадим, — вернулся он на землю, — то из этого можно сделать настоящий шлягер.
— Из чего? — спросил барабанщик Маца.
— Из «Гельпы» и «Залужицкого поля», — сообщил Камил, — ну неужто не справимся? — гордо прибавил он, стремясь подбодрить своих поденщиков.
— Наверное, — пробурчал Маца, — я просто о том, что мы это с Пилатом никогда не репетировали.
— У нас есть время до часу, — торжествующе объявил Камил, — а мы-то с вами уже сыграны.
Милонь примчался в пол-одиннадцатого. Единственный, кого, кроме Камила, он почтил своим вниманием, был я.
— Ну что?
— Ничего, — сказал я. — Отыграем, а потом поговорим.
Маэстро кивнул.
В четверть первого два наших опуса были готовы. Милонь отвел меня в сторонку:
— Пошли пожрем вместе, я плачу, ладно?
— Ладно, — согласился я, — хочешь — плати.
Покачиваясь от усталости, мы выбрались из здания.
— Пойдем в «Палас»? — предложил Милонь.
Это было недалеко от радио. Около четверти часа ходьбы. И всю дорогу до Панской улицы мы молчали.
— Что ты будешь? Выбирай, — подал мне Милонь меню.
Я быстро его проглядел.
— Почки, — сказал я.
Долго ждать нам не пришлось… Мы подняли глаза от тарелок:
— Знаешь, что я хотел у тебя спросить?
Пилат как раз заглатывал почку:
— Надеюсь, то же самое, что и я у тебя.
— Не уверен, — сказал я. — Мне интересно, что ты делал вечером в прошлую субботу.
— Так вот что тебя занимает?! — рассмеялся Милонь. — Слушай, Честмир, брось эти глупости и поинтересуйся-ка лучше, кто у Добеша невеста. А больше не прибавлю ни слова, потому что я не сплетник какой-нибудь, — добропорядочно заявил Милонь Пилат.
35
— Точны, как всегда, — похвалил меня капитан, и прозвучало это как неприятное подтверждение того, что наши контакты успешно развиваются. Сегодня бистро было переполнено, и, кажется, только благодаря связям Грешного нам отыскали столик на двоих.
По дороге из «Паласа» в бистро ничего заслуживающего внимания и мудрого в голову мне не пришло, и я отнюдь не мог приписать это усталости или же интеллектуальному изнеможению.
Вырванный из относительного покоя печальным событием, я был втянут в головокружительный водоворот.
— Вы что-то не в своей тарелке, — сказал капитан, — что с вами опять случилось?
Он даже и не предполагал, насколько точен его вопрос, а вернее, насколько точно угадал он мое состояние.
— Я хотел встретиться с вами, чтобы поговорить об одном деле, которое вы должны знать. Это касается Бонди…
— Меня больше интересует Гертнер, — вежливо перебил капитан, — Гертнер с его мюзиклом.
— Он не имеет к Зузане никакого отношения, — махнул я рукой, — просто этот бедолага слишком занесся. Если вы слышали, что Зузана обещала ему протолкнуть его мюзикл в карлинский театр, так это…
— Почему же вы этому не верите? — спросил капитан.
— Мгм, — иронически отозвался я, — а если бы она не сдержала слова, Том бы, наверное, стер ее в порошок на страницах «Подружки», да?
— А разве нет?
— Конечно, нет! Потому что если они о чем-нибудь таком когда и говорили, так оба должны были понимать, что у Томаша нигде, кроме «Подружки», и строчки не возьмут — не то что мюзикл!
— Ага, — сказал капитан, — какое счастье, что вы, Друзья из Врбова, так хорошо знаете друг друга.
— Я хотел-о Бонди…
— Бонди меня не интересует, — покачал головой капитан, — продолжайте-ка ваш рассказ.
— О мюзикле?
— Ну, о вас, врбовских сиротках.
— Так нас всегда называл Бонди, — нахмурился я.
— Я в курсе, — сказал капитан, — разговаривал с Гуго. Причем недавно.
— Значит, вас абсолютно не интересует, что я хотел вам о нем рассказать?
— Абсолютно, — ответил капитан.
— Ладно, не стану навязываться. Но что бы вам ни наговорили, учтите — если бы даже Зузана вознамерилась помочь ему, то она не была настолько сумасшедшей, чтобы не понять, что претворить это свое намерение в жизнь она не сможет.