— Я? Извини, но, может, я тоже боюсь мышей?
Под раковиной пахнет мышами. Это действительно ненормально. Ведь здесь городской микрорайон.
— Если ты и бываешь нормальным, то ненадолго. — Она искоса взглянула на меня. — Почему мы с тобой больше не смеемся?
— Странно, что мы выдержали вместе почти два года, — заключил я.
— Сама удивляюсь.
— Разве мы не любили друг друга?
— Не знаю.
— Вот как, не знаешь? — усмехнулся я.
— Сначала я думала, что знаю, — тряхнула она головой, — правда, Честмир.
(Когда она злилась, то всегда называла меня Честмиром.)
— Но я люблю тебя.
— Не любишь.
— Если для тебя это так очевидно, то нам не о чем больше говорить.
— Так собирай свои вещи и проваливай!
— Только, пожалуйста, без истерик!
Она зарылась головой в подушку и повторила:
— Проваливай!
(Таким Золотого Соловья не знал никто. Только я. В таком виде она никогда не показывалась на телеэкране. Хотя вполне могла бы стать актрисой. У нее были все данные. Мне всегда казалось, что когда она говорит, то слушает себя со стороны. В ней как бы совмещались артист и зритель. Первоклассный артист и благодарнейший зритель. Она даже оставляла паузы для аплодисментов. Жаль только, что, считая себя нормальной, так ни разу и не устроила себе овацию.)
— Значит, расходимся.
— Собирайся и уходи, ради бога, уходи! Сегодня ты не можешь здесь оставаться!
Было уже далеко за полночь. Зузана, как обычно, вернулась после концерта поздно, веселая и болтливая, — а я ее ждал.
Раньше она находила это восхитительным. Нормальным и естественным.
— Пока ты ждешь, можешь согреть мне тапочки, — смеялась она.
Неправда, что мы не были счастливы. Но когда все рушится, это в счет не идет. И из двоих всегда должен найтись кто-то один, кто отрекся бы от всего. Для того чтобы другой мог, с сожалением вспоминая, подводить итоги.
— Ты еще здесь?
— Ухожу, — сказал я.
Я собирался идти спать. Но Зузана опередила меня, ворвалась в мою каморку и начала без разбору выбрасывать вещи, книги, пластинки, одежду.
— Забирай все, забирай!
— Ты с ума сошла!
— Нет, я именно не хочу сойти с ума!
— Завтра…
— Я не хочу, чтобы у нас с тобой было еще какое-то завтра, ясно? И я отлично понимаю, почему твоя бывшая жена решила развестись с тобой!
Тут наконец и мои нервы не выдержали.
— Геду сюда, ради бога, не впутывай!
(В ту ночь я, естественно, от Зузанки не переехал. Только через три дня.)
10
— Чего уставился? — вывел меня из оцепенения голос Бубеничека. Из бара сюда, в кабинет Бонди, доносился звук включенного на полную мощность магнитофона. Это пани Махачкова служила благодарственную мессу в честь маэстро Пилата.
«Любовь… играет кровь… ты со мною вновь…» — пел Милонь.
Вот для кого легко писать тексты! Главное, чтоб было побольше гласных, — и восторженные поклонницы будут штурмом брать прилавки в магазинах «Супрафона».
— Не ожидал, — покачал я головой.
Маска мумии на лице Бонди наконец ожила, и мешки на его щеках задвигались.
— Что это Колда?
— Ну да, — сказал Климеш, — мы тоже.
— А это точно?
Добеш печально взглянул на Бонди, и тот заговорил:
— Помнишь, как ты позавчера договаривался с Зузаной?
Я кивнул.
— Вы договорились на восемь, верно?
— Верно.
— Так вот, мы поехали в «Беседу», — объяснял Бонди, — да только все сорвалось. Одна готовая песня отпала — ее уже успели записать для телевидения парни из Брно. Я про это не знал.
— Ну и что?
— А то, — сказал Бонди, — что эта песня шла в самом начале, понял0
— Понял.
— Так что понадобилось ее заменить.
— И что дальше? — спросил я нетерпеливо.
— Подожди. У Зузаны был на телевидении контракт на шесть концертов в месяц, и строили мы их всегда так, что в начале шло что-то новое, а потом выборка из старых программ.
— Мгм, — я все еще не понимал.
— В ту субботу мы в «Беседе» должны были только репетировать, — тянул Бонди, — и тут я узнаю, что нашу песню записали в Брно и что эта программа будет показана в том же месяце, но на две недели раньше нашей. Тогда мы решили пустить что-нибудь новенькое. Зузана сказала, что у нее есть одна твоя песня на музыку Добеша.
— «День как любой другой»?
— Да, — сказал Бонди. — Тот текст, что ты дал ей после обеда. Во вторник ожидалась еще одна репетиция, и я сказал, что делать нечего, отложим до вторника, а мы с Добешем еще взглянем, как это вышло, и распустил ребят.
Понемногу до меня начинало доходить.
Бонди поколебался.
— Зузану отвез домой я… На своей машине. Приехали мы к ней где-то в полшестого. И без малого час я там пробыл. Зузана напела мне твою песню…
— А ты ей подыгрывал на фоно, — перебил я Бонди.
— Точно, — удивился он. — А ты откуда знаешь?
— Не важно, — махнул я рукой. — Продолжай.
Бонди невесело улыбнулся.
— Это все. Потом я поехал домой, а милиция говорит, что убийство произошло между восемью и девятью.
— Я звонил после восьми, — сказал я, — никто не подошел.
— Это еще не означает, — хмуро возразил Добеш, — что у Зузаны в тот момент никого не было.
— Даже если ее уже убили, — добавил Бонди.
— За что взяли Колду?
Бонди посмотрел на меня сочувственно.
— Наверное, его подозревают.
— Как и всех нас, я думаю, — усмехнулся я, — но вы-то, уважаемые, должны отлично знать, почему они подозревают Колду.
— Должны, — повторил Добеш. — Должны.
— Вы что, черт побери, не верите, что это не я убил Зузану?!
Бонди и Добеш смущенно переглянулись.
— Так верите вы мне или нет?!
— Не в этом дело, — застенчиво произнес Бонди, — ты спросил, за что взяли Колду?
— Да не тяни ты!
— Я не все тебе сказал, — покраснел деликатный менеджер, — я не хотел тебя того… ранить.
Глаза Бонди, которые он таращил на меня, были столь бесхитростны и совестливы, что я еле сдерживал желание врезать промеж них.
— Но если ты хочешь это знать, — опять вмешался Добеш, — то Гуго тебе сейчас все скажет.
— Так вот, — Бонди набрал воздуха и запыхтел, — почему я ушел от Зузаны…
— В четверть седьмого или около того, — нетерпеливо кивнул я.
— …потому, что кое-кто пришел, понял?
Бонди по-жабьи сморщил лицо в гримасе сострадания и шумно вдохнул, чтобы запыхтеть вновь.
— Колда?
— Да, — подтвердил Добеш и предложил мне сигарету. — Извини, Честмир. Закуривай.
Я взял у Добеша «Спарту», а Бонди услужливо поднес мне зажигалку.
— Все это так глупо.
— Ты должен понять, — сказал Добеш.
Я считал про себя до ста.
— За то, что вы, мальчики, так деликатны, большое вам спасибо. Но я, кажется, еще соображаю, что к чему. Зачем было вилять?
— Ну знаешь, — обиделся Добеш, — я думал, мы с тобой старые друзья!
Бубеничек, который молча нас слушал, должно быть, здорово веселился. Старые друзья! Красиво сказано, конечно, да мы-то скорее стареющие друзья, если быть точным и честным. Наше давнишнее знакомство ровным счетом ничего не значит. Добеш играет за высшую лигу, а я в лучшем случае за область. На сегодняшний день нас объединяет только Зузана — тоже игрок высшей лиги, — а вовсе не сентиментальные воспоминания. Во всяком случае, я, общаясь с Добешем, на старую дружбу никогда не ссылался. И он это, черт возьми, отлично знал.
— Ладно, — сказал я. — Значит, в четверть седьмого пришел Колда. А что потом?
— Потом, — обиженно отозвался Бонди, — потом я ушел, потому что мне показалось неудобным…
— Ясно, — кивнул я, — ты предоставил этим двоим возможность предаться испепеляющей страсти. Но зачем он это сделал? — покрутил я головой и непроизвольно поглядел на Бубеничека.