— Итальянцы тоже ужасно ревнивы, — объяснила мне Яна. — Сами вытворяют что хотят, но если девчонка потеряет невинность, так…
Я рассмеялся, и Яна обиделась.
— Ты! — блеснула она гневно глазами. — С этим не цепляйся ко мне больше, ладно?
— Хорошо, — согласился я, — не буду к тебе цепляться. Но мне все еще непонятно, откуда ты обо мне столько всего знаешь.
— И с этим тоже ко мне не цепляйся, — отрезала Яна. — Если не хочешь, чтобы я сию же минуту ушла, давай говорить о чем-нибудь другом.
— А ты думаешь, — усмехнулся я, — мне не стоит хотеть, чтобы ты ушла?
Она покраснела, но набралась-таки смелости:
— Да, думаю, что не стоит.
— Звучит многообещающе, — сказал я раздумчиво, — и даже обязывающе.
Ее лицо окончательно залил пурпур.
— Перестань, Честмир, а то я и правда уйду.
— Моя жена, — сказал я, — всегда называла меня Честмиром, когда особенно любила.
— Зузанка Черная?
— Нет, Геда, та, с которой я развелся. Зузанка, наоборот, звала меня Честмиром, когда злилась.
— Интересно, — саркастически сказала Яна. — А как звучит имя Честмир у меня?
Я пожал плечами.
— Откуда я знаю? Время покажет.
— Ты что-то слишком самоуверен.
— Да нет, — сказал я, — ничего подобного. Но ведь всем известно, что рано или поздно тайное становится явным.
— Как же, как же, — сказала студентка первого курса философского факультета, — даже кантовская «вещь в себе» познаваема в тех отношениях, в каких она является нам.
— Очень может быть, — сказал я, пожав плечами. — Я-то учился на юридическом…
— И окончил?
— Нет.
— Почему?
— Потому что мне было неинтересно.
— А то, чем ты занимаешься, тебе интересно?
— А чем таким я занимаюсь? — спросил я осторожно.
— Ты играешь и пишешь тексты, — сказала Яна, — насколько мне известно. И это, значит, тебе интересно.
— Этого я не говорил. Но ты, кажется, знаешь обо мне все.
— Не все, — сказала Яна, — но кое-что. Совсем немного. Не знаю, например, сколько девушек было у тебя до меня.
— А ты моя девушка?
— Не знаю, — рассудительно сказала Яна, — не знаю, стану ли ею.
— Уф, — выдохнул я, — для меня это слишком. — Я посмотрел на свою пустую рюмку. — Закажем еще?
— А что, — Яна осторожно отодвинула обе наши рюмки, — у тебя дома разве нечего выпить?
32
— Да у тебя целая куча клевых записей! — радовалась Яна, стоя на коленях и роясь в ящике, который обычно был засунут под тахту.
— Хочешь потанцевать?
После того провокационного вопроса, который она задала мне в «Ядране», мы практически больше не сказали друг другу ни слова. Дальше шло все четко и в быстром темпе. Я расплатился, мы взяли в гардеробе наши пальто и поехали ко мне на Петршины. В такси я попытался обнять Яну. Она не протестовала, пока моя рука лежала на ее плечах, но, когда эта рука попыталась соскользнуть на талию, Яна меня оттолкнула.
С одной стороны, я был раздражен, с другой — не понимал, чего эта девица добивается.
— Так ты танцуешь?
— Ну конечно, — сказал я.
— Тогда я врублю Джеймса Ласта? — Она вопросительно обернулась ко мне.
— Но это же совершенно тупая музыка, — устало возразил я. — Она тебе нравится?
Записей у меня и впрямь было много. Кассета с Ластом оказалась среди них только потому, что я переводил для Пилата два его текста.
— Но под нее хорошо танцевать.
— А ты действительно хочешь танцевать? — удивился я. — Здесь?
Моя однокомнатная квартирка подходила для чего угодно, но все-таки до танцзала ей было далеко.
— А ты нет? — Яна разочарованно вложила кассету и включила магнитофон.
Когда мы вышли из такси, она спросила только:
— Вот, значит, где ты живешь?
— Да, — ответил я, — микрорайон Петршины, дом гостиничного типа, и мы должны вести себя тихо. Дом панельный, а у меня кошмарные соседи.
Я вспомнил об инженере Визнере.
— Над чем ты смеешься? — спросила в лифте Яна.
— Ты меня, наверное, не поймешь, — сказал я. — Просто иногда человеку может очень пригодиться то, что у него любопытные и вредные соседи.
— Уже десять, — посмотрел я на часы, — во сколько ты должна быть дома?
— Не бери в голову.
— Ты же мне рассказывала, какая ты примерная дочь.
Лифт остановился на моем девятом этаже. К сожалению (на случай, если бы мне на этот вечер тоже понадобилось алиби), мы никого не встретили.
— Как у тебя противно! — провозгласила решительно Яна, едва я зажег свет.
— Это же почти общежитие, пойми, — сказал я.
— Все равно противно, — настаивала она. — А что мы будем пить?
С воскресенья я пополнил запасы в холодильнике.
— Розового нет, но, может, ты выпьешь красного?
— Гм. — Она опять приняла крайне глубокомысленный вид. — Я бы выпила виски.
Тем не менее для начала она решила потанцевать.
— Сделай тише, — попросил я.
Под белой шубкой на Яне был брючный твидовый костюм, а под жакетом — облегающий жилет; шею охватывал металлический обруч.
— Ну, иди же, — сказала она и протянула ко мне руки.
Безо всякого энтузиазма я поднялся с кресла и обнял веснушчатого распорядителя бала.
— Яна…
— Не прижимайся ко мне, — нахмурилась она, — это глупая музыка, я поставлю что-нибудь быстрое…
Она выскользнула из моих объятий и стала возиться с магнитофоном. Ко мне подбиралась усталость, которую усугубляла активность этой девицы.
— У тебя такой вид, будто ты хочешь спать… И ты зевнул, — обиделась она.
— Ну и что? — буркнул я. — Может, я действительно устал, и, может, есть целая куча причин, чтобы…
Это была быстрая мелодичная музыка, и мы не касались друг друга.
— Может быть, — сказала Яна. — В твоем почтовом ящике что-то лежит, если это тебя интересует.
— Ты вычислила мой почтовый ящик? — искренне удивился я.
— Пока ты искал ключ от лифта, — пожала Яна плечами, — я на него взглянула.
— А вдруг там что-то страшно важное? — нахмурился я.
— Так иди посмотри.
— А когда тебе надо домой? — намекнул я и вновь откровенно зевнул.
— Не сейчас, — сказала Яна, — так что не волнуйся и иди. Я подожду.
Я пошел. И опять ни на лестнице, ни внизу в вестибюле никого не встретил. Теперь я уже обращал внимание на такие детали. В ящике лежала сложенная телеграмма. Неужели опять от Геды? Нет, не от Геды. На этот раз от Камила. «В пятницу в десять запись на радио.
Я покрутил головой. Вылетать из группы Камила как раз тогда, когда она наконец-то начинает записываться… Мятую телеграмму я сунул в карман и поехал наверх. Дверь я оставил полуоткрытой. Как будто ничего не изменилось. Я видел узкую щель, но в квартире было темно. Может, Яна убежала, пока я поднимался на лифте?
— Я здесь, — раздалось из темноты. — Не зажигай свет.
Я закрыл дверь и услышал шорох. На кресле лежал твидовый костюм, а тахта была расстелена. Медленно, ни о чем не думая, я разделся.
— Нет, — прошептала Яна.
Я влез к ней под одеяло и тут же попытался ее обнять.
— Расскажи мне что-нибудь интересное, — сказала она тихо и отодвинулась к стене, — и веди себя хорошо.
33
Проснулся я не очень поздно, но рядом со мной никого не было. Часы показывали восемь. На столе все еще стояли две рюмки. Когда же она ушла? Выбравшись из-под одеяла, я в недоумении застыл на ковре. Между рюмками лежали ручка и салфетка, на которой было написано: «Люблю, ты вел себя хорошо. Позвони».
Постепенно мне припомнились события прошедшей ночи. Как только она мне отказала, я вылез из постели, надел пижаму и закурил. Потом позвонила Геда. Яна, должно быть, слышала каждое мое слово.
— Что нового?
— Ничего, — сказал я.
— А ты говорил с капитаном?
— Я не могу так сразу, — объяснил я.