— Ты случайно не плюнул на это дело? — с беспокойством осведомилась моя бывшая жена. — Ты же сказал мне, что отыщешь капитана и…
— У меня сейчас нет особого желания разговаривать, — грубо перебил я ее, — завтра созвонимся.
— Ты один?… — Она недоумевала.
— Нет, — сказал я.
И услышал, как на другом конце провода она швырнула трубку.
— Это звонила твоя бывшая жена?
— Да, — сказал я, — Геда.
— Не надо было так… — сказала Яна и, заметив мои взгляд, натянула одеяло по самый подбородок.
— А разве я хамил? — спросил я. — Меня просто разозлило, что…
Она не дала мне договорить.
— А со мной ты так никогда не будешь обращаться?
— Конечно, нет, — улыбнулся я и неловко попытался расстегнуть ей лифчик.
— Честмир, — протянула она и свернулась под одеялом калачиком, — я очень хочу стать твоей девушкой.
. — Да я же тоже этого хочу! — чуть ли не прорычал я.
— Это не одно и то же, — улыбнулась Яна, — ты ужасно глупый…
— Ну, извини, — сказал я и уже во второй раз за этот вечер встал с постели.
Пожалуй, стоило оставить сигареты, спички и пепельницу возле себя. По крайней мере до тех пор, пока это создание не уснет. Создание, однако, и не собиралось спать.
— Расскажи что-нибудь, — попросила она, погладив меня по щеке.
— Например, сказку?
— Например.
— Жил-был один тип, — начал я саркастически, — которому не давала житья милиция, подозревая в убийстве…
— Это не то, — сказала Яна, — ты обещал сказку, а эту болтовню я слушать не желаю…
— Хорошо, тогда по-другому, — сказал я, — стояла избушка в Черном лесу!
— А дальше?
— Ив этой избушке в Черном лесу, на серебряном лужку варила кашку мышка по прозвищу «норушка».
Яна, которая сидела на постели скрестив ноги, захлопала в ладоши:
— Ну, и что было потом?
— Не перебивай меня, пожалуйста… мышка варила кашку и тому ее давала из своих детишек-шалунишек, кого сочла достойным, но все равно всем не хватило, поскольку мышиное семейство было большим и…
Сказка успешно продвигалась, и я изо всех сил старался ее усовершенствовать…
Яна исчезла, не оставив никаких следов, ничего не забыв. Во сколько же она ушла?
Я не имел ни малейшего понятия. Когда я выгонял ее, °на не хотела уходить. И я вспомнил, что действительно самым грубым образом выгонял ее. Другая на ее месте обиделась бы и ушла. Когда же все-таки Яна исчезла?
Я уснул на середине. «Люблю, ты вел себя хорошо. Позвони».
Мне вспомнились Гедины упреки. Она была права. Я Действительно запустил это дело, а вдруг…
Я стал жарить яичницу. Сегодня пятница, без четверти восемь. Подозреваемый Бичовский — по делу об убийстве Зузанки Черной — жарит яичницу…
Прежде всего мне надо позвонить Грешному. В десять нужно быть на радио, я же получил телеграмму от Камила.
Я достал записную книжку, в которую вкладывал всякие листочки с телефонами. Здесь была визитная карточка зубного врача, записка Яны и телефоны капитана. Два телефона. Второй из них — домашний. Сейчас, взглянул я на часы, капитан еще мог быть дома.
— Это Бичовский, доброе утро. — (Наконец-то!)
Там долго молчали. А потом…
— Ты думаешь, я бы не узнала тебя по голосу? — тихо засмеялась Яна.
Это был шок, испуг, ужас. Трубка выскользнула у меня из руки и упала на ковер.
34
Я все еще тупо разглядывал листочки с телефонными номерами. Янин и капитана Грешного. Три номера, два из которых совпадали. Хотя Грешный в свои сорок выглядел отлично, Яна тем не менее могла быть лишь его дочерью. Я машинально положил трубку на место. И телефон тут же зазвонил.
— Слушаю.
— Ты почему повесил трубку? — интересовалась Яна. — Я не верила, что ты позвонишь, но…
— Что — но? — спросил я.
— Я тебя люблю, — быстро проговорила Яна, — мама идет, не сердись.
И послышались короткие гудки.
На листочке капитана был еще один номер, и я его набрал. Сначала коммутатор, потом добавочный.
— Здравствуйте.
— А-а, пан Бичовский.
— Да, это я. Мне нужно с вами поговорить.
— Отлично, — обрадовался капитан.
Знали бы вы, товарищ капитан… Я решил все ему рассказать.
— Это действительно важно.
— Неужели? — спросил капитан. — Поверите ли, и У меня есть кое-что важное. Когда увидимся?
— В десять у меня запись на радио, — сказал я, — так что можно в два, заодно пообедаем.
— Где? — спросил капитан.
— Да хоть в «Ялте», например, — усмехнулся я.
— Ха-ха…
— Нет, серьезно, и если уж на то пошло, так я вас приглашаю.
— Нет, — сказал капитан Грешный, — буду вам признателен, если мы сохраним наши прежние взаимоотношения. Так что лучше в два «У Петра», хорошо?
— Хорошо, — согласился я, — значит, «У Петра».
И я повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и я сразу догадался, кто это.
— Мама пошла по магазинам, — сказала Яна. — Я так рада, что ты позвонил!
— Ты сонная. Скандала дома не было? Яна засмеялась.
— Еще какой! Папа меня отшлепал, но я…
— Что ты? — спросил я.
— Я ждала, что ты позвонишь, — сказала Яна, — и ты и вправду позвонил.
— Ну конечно, ведь ты же написала на салфетке, — пробурчал я. — Только забыла назвать свою фамилию…
— Фамилия у меня ужасно смешная, — сказала Яна. — Ты не поверишь.
— Поверю, Грешная.
Мне уже давно стало ясно, почему эта девушка столько про меня знает.
— Ну конечно, — грустно произнесла Яна, — выходит, нам с тобой больше не о чем разговаривать…
В этом вопросе прозвучал не только упрек, но и печаль.
— Ты, наверное, удивишься, — усмехнулся я, — но нам с тобой еще очень даже есть о чем поговорить.
— Серьезно?
— Серьезно, — ответил я.
— А когда? — нетерпеливо спросила Яна. — Я сейчас еду на факультет…
— В четыре… в четыре ты уже освободишься?
— Да, — сказала Яна, — в четыре освобожусь.
— Значит, «У Голема», хорошо?
— Договорились.
В трамвае, идущем к центру, на меня наткнулся Брандейс, наш банджист.
— Привет, Честик!
— Привет, — отозвался я, — что происходит, скажи на милость, что это за исторический рубеж?
Наш ансамбль никогда еще не играл на радио.
— Это все Камил, — таинственно объяснил Брандейс. — он договорился с Пилатом. Что мы сыграем несколько народных песен.
— Народных? — ужаснулся я.
— Да, — сказал Брандейс. — Тех, которые Камил аранжировал, — добавил он, видя мое выражение лица.
В рамках фолк и кантри Камил аранжировал «Гельпу» и «Залужицкое поле». Я сжимал футляр со скрипкой, и во мне крепло ощущение, что бояться нечего. Но неужели Пилат? — покрутил я головой. Мы вышли у радиоцентра и поспешили внутрь. Было почти десять. И весь оркестр в сборе. Камил с очень важным видом переходил от одного к другому.
— Не психуйте, ребятки, с нами будет петь Пилат, и если… — размечтался он, — если мы сами себе не подгадим, — вернулся он на землю, — то из этого можно сделать настоящий шлягер.
— Из чего? — спросил барабанщик Маца.
— Из «Гельпы» и «Залужицкого поля», — сообщил Камил, — ну неужто не справимся? — гордо прибавил он, стремясь подбодрить своих поденщиков.
— Наверное, — пробурчал Маца, — я просто о том, что мы это с Пилатом никогда не репетировали.
— У нас есть время до часу, — торжествующе объявил Камил, — а мы-то с вами уже сыграны.
Милонь примчался в пол-одиннадцатого. Единственный, кого, кроме Камила, он почтил своим вниманием, был я.
— Ну что?
— Ничего, — сказал я. — Отыграем, а потом поговорим.
Маэстро кивнул.
В четверть первого два наших опуса были готовы. Милонь отвел меня в сторонку:
— Пошли пожрем вместе, я плачу, ладно?
— Ладно, — согласился я, — хочешь — плати.
Покачиваясь от усталости, мы выбрались из здания.