— Я так благодарна тебе за это предложение. Я не выдержу, если между нами все останется как есть.
— Но почему же ты ни разу не предлагала мне съехать на время?
— Потому что не хочу вышвыривать вон отца своей дочери. Я хочу вернуть того мужчину, за которого вышла замуж.
Она никогда бы его не вернула. Потому что мужчины, за которого она вышла замуж, никогда и не было. Она вышла замуж за чистый лист бумаги, на который спроецировала свои представления об идеальном супруге. А я, как и прежде, был готов к тому, чтобы вести себя так, будто я и есть эта проекция, — как только у меня снова появятся силы для этого.
— Тогда можно мужчина, с которым ты уже долгое время ссоришься, съедет, а мужчина, за которого ты вышла замуж, придет в гости? — осторожно спросил я.
— Мне достаточно, если придет в гости отец моей дочери. Главное, чтобы тип, с которым я постоянно ссорюсь, ушел. А мужчины, за которого я вышла замуж, мне будет не хватать.
Рыдая, мы обнялись.
Но этот теплый момент длился лишь до тех пор, пока хладнокровная Катарина не превратила предложенное мной решение в категоричное условие. Она отстранилась от меня и с угрозой посмотрела в глаза.
— Если у тебя ничего не выйдет с этими твоими островками, то мы расстанемся окончательно. Если ты еще хоть раз поставишь свою работу выше Эмили, то все. Больше ты дочку никогда не увидишь. В конце концов, я ее мать.
Возвращаясь к образу светлой надежды: если этот проблеск на горизонте погаснет и солнце так и не взойдет, то я погружусь в полный мрак. Ее слова не были пустой угрозой. Будучи адвокатом, я отчетливо понимал, что самая ярая феминистка получает полную власть над ребенком, когда ссылается в суде на представления о семье, бытовавшие еще в девятнадцатом веке и актуальные по сей день. Если мать не захочет, то отец никогда не увидит ребенка. И точка. А хладнокровная Катарина была способна на самые решительные действия.
Связанный этой угрозой, я гораздо проще отнесся к переезду. Я был рад выбраться из замерзающего пруда прежде, чем надо мной образуется корка льда.
Я нашел меблированную квартиру в том же районе города. Мы создали островки времени, когда я занимался исключительно Эмили. Сначала это были часа два или три в первой половине дня, которые я с чистой совестью отрабатывал по вечерам.
Несколько часов в разные дни превратились спустя две-три недели в воскресный вечер. Затем в целое воскресенье. Каждую вторую неделю — в целые выходные.
Большего моя работа мне не позволяла. Так я думал поначалу.
Благодаря этим островкам я расцвел. Проводить время наедине с маленькой дочкой — это вселяло в меня невероятное чувство свободы. Непринужденно играть со своим ребенком, без матери, которая стоит за спиной и смотрит вам в затылок. Пребывать мыслями не в конторе, а на моем островке времени. Где я был королем, волшебником, папой.
Мы с Эмили могли смеяться до упаду, наблюдая за утками в пруду, и никто нас не одергивал, стыдя тем, что мамочки на другом берегу могут все услышать. Мы могли качаться на качелях тогда, когда они были свободны, а не ждать, пока мама намажет Эмили кремом от солнца.
Нам доставляло такое большое удовольствие заказывать у мороженщика то, что было вкусно. А не то, что прошло тест на экологичность.
Для нас с Эмили больше не существовало понятий «правильно» и «неправильно». Мы знали только «хорошо» и «очень хорошо». Час, прожитый с поднятой головой вдвоем с дочерью на моем островке времени, был в тысячу раз ярче, чем целый день, проведенный втроем и с опущенной головой.
И мне действительно удалось сделать так, что время с моей дочерью стало неприкосновенным. Я донес это до своей фирмы. И Драган это знал.
Средства давления какого-нибудь мафиози ничто по сравнению со средствами давления настоящей матери. И хотя Катарина произнесла свою угрозу всего один раз, это висело надо мной. Если я облажаюсь с концепцией островков времени, то нашим отношениям наступит конец. И моим встречам с Эмили тоже.
На этой основе нам с Катариной удалось свести наши споры почти к нулю. Мы прикасались друг к другу исключительно в бархатных перчатках и радовались тому, что Эмили проводит время с обоими родителями, пусть и раздельно, но, очевидно, с большим удовольствием.
Драган, как и многие профессиональные преступники, считал, что он любит детей. Если только они не стояли у него на пути. Он, не колеблясь, скручивал гайки на колесах автомобиля человека, задолжавшего ему десять евро, даже если должник собирался отправиться в отпуск со своей женой и детьми. Но в итоге в качестве подарка Драган преподносил дочерям жертвы аварии, получившим тяжелые повреждения, абонемент в зоопарк.