Грисбюль скептически посмотрел на него.
— Кроме того, — сказал комиссар, проглатывая последний кусок, — мы ничего больше не знаем.
Грисбюль снова указал на бутерброды приглашающим жестом, но Гроль помотал головой. Ассистент же продолжал жевать с прежней энергией, и Гроль молча дивился тому, какое количество пищи способен поглотить этот молодой человек, на худом теле которого болтался костюм и чей цвет лица казался таким нездоровым.
Грисбюль задумался, на лбу его появились глубокие поперечные складки, в сочетании с брехтовской прической они придавали его лицу особенно напряженное выражение.
— Но почему этому Биферли, — сказал он наконец, — позвонили так поздно? Через несколько часов после убийства! Это ведь надо объяснить в рапорте!
— Во-первых, — ответил Гроль, — мы этого не знаем, а во-вторых, положитесь хоть раз на старика! — Он наклонился вперед. — Верно, Грисбюль, здесь есть темные места: кто убитый? Как он попал в Бернек? Что ему нужно было на даче? Все это, спору нет, вопросы открытые.
Пожав плечами, он снова отвалился к спинке стула, даже закинул непринужденно ногу на ногу и стал смотреть, как молодой человек продолжает начинять себя бутербродами.
— Для дела как такового, — сказал Гроль, — все это несущественно. И следователь, и прокурор — люди опытные, а удовлетворить мы должны только их, и своим рапортом вы это сделаете. Ведь открытые вопросы существа дела не меняют. Речь идет вот о чем: Маран стрелял, Маран хотел убить, он в этом признается. Он признает, что владел и воспользовался автоматическим пистолетом «вальтер», калибр шесть тридцать пять. Завтра у нас будут данные вскрытия, я уверен, что выстрел был произведен из такого пистолета. Верно, он исчез, Маран ничего не смог сказать нам на этот счет, и сотрудники не нашли оружия. Объяснение: в панике Маран потерял его или бросил, а не все потерянное или брошенное отыскивается. Может быть, какой-нибудь прохожий, какой-нибудь хулиганистый мальчишка нашел его и спрятал. Раз есть признание Марана, то все это вещи второстепенные. И хотя Маран по неблагоприятному или счастливому — как вам угодно — стечению обстоятельств убил не того, юридический вопрос тут один: умышленное убийство или неумышленное? Все остальное выяснено, и за юридические тонкости пусть борется адвокат, а он, кажется, уже нашел общий язык с Брумерусом. Вот так! — Он положил обе руки на стол, наклонился вперед, приблизив к Грисбюлю свою могучую лысую голову, и посмотрел на него: — Что нам еще нужно? — спросил он. — Ведь прошли времена, когда служащие уголовной полиции не давали себе поблажек! Мы тоже чиновники, мы планомерно продвигаемся по службе, виды у нас небольшие, и бюрократизм торжествует. Нет, Грисбюль, если розыск доставит нам еще и фамилию убитого, а он ее доставит, все будут довольны: и следователь, и прокурор! — Он широко зевнул, прямо-таки разрывая челюсти, и лишь слегка прикрыл рот рукой; другой рукой он потер свою могучую голову. Проделав эти ритуальные действия, он покосился на свое сомбреро, решил подняться и, медленно двигаясь в сторону пальто и шляпы, сказал успокаивающе: — Не бойтесь, Грисбюль! Пишите наш рапорт. Дело выяснено!
Он влез в драповое пальто и со смесью отчаяния и нежности поправил сомбреро на голове.
Грисбюль съел все бутерброды. Он скомкал бумагу и со вздохом облегчения бросил ее в корзину.
Глава пятая
1
При первом знакомстве с Зеппом Метцендорфером, рыжеволосым адвокатом, любой принял бы его за рассеянного чудака, поручать которому юридическое представительство крайне рискованно. Как мог такой нескладный во всех житейских делах, такой забывчивый, такой подчас нервный и несобранный человек успешно построить защиту, где надо тщательно и точно предусмотреть каждый ход?
Думая о нем так, случайные знакомые ошибались. Коллеги Метцендорфера, а также судьи и прокуроры знали его с другой стороны. Они ценили его как блестящего оратора, чья защита всегда основывалась на глубоком знании дела, они неизменно восхищались его поразительной памятью, молча копившей второстепенные, казалось бы, события и замечания и лишь тогда ухватывавшейся за них, когда эти второстепенные подробности оказывались важными доказательствами, они никогда не посмеивались над его порой странными манерами, прекрасно понимая, что его несобранность, его забывчивость в быту — всего лишь следствие его чрезвычайной сосредоточенности на главном.