— Когда сказала, не думала, — ответила она.
— А до того? — спросил он. — Или после того?
— Нет, до того, — сказала она.
— А почему потом — нет? — осведомился он.
— Брумерус сказал, что он не может на мне жениться.
Метцендорфер опять закусил губы. Он смахнул со лба рыжие волосы.
— А почему — нет?
— Я об этом не спрашивала, — отвечала она, — я не хотела спрашивать. Мне казалось это унизительным. Я принимала его таким, каким он был.
— Может быть, он женат?
— Я не знаю, — сказала она, и Метцендорфер почувствовал, что она сказала правду. — Об этом я его тоже не спрашивала.
— А Вальтер, — спросил он, — Вальтер никогда не говорил о разводе?
Теперь она помедлила, прежде чем ответила:
— Говорил. Несколько раз. Вначале. Точно не помню. Во всяком случае, он предоставил решать это мне.
Зная, что последует еще одно пояснение, Метцендорфер выжидательно промолчал.
— Понимаете, — прибавила она и снова уставилась в пустоту, — у нас были по-прежнему хорошие отношения. Мы могли обо всем говорить друг с другом. Эта сторона была как бы за скобками. Это словно бы не входило в нашу жизнь.
— Но ведь вы состояли в браке, — сказал адвокат.
— Да, — отвечала она, — мы были друзьями. — Она пожала плечами, — Больше я ничего не могу сказать. Мне и самой сейчас непонятно.
Метцендорфер задумался. Он провел рукой по лицу и сказал:
— Что именно, по-вашему, заставило Вальтера выстрелить?
Казалось, эти мысли были ей внове, казалось, они никак не давались ей. Она встала и подошла к окну. Не оборачиваясь, она сказала:
— Не ревность. Уже нет. Ведь прошло почти три года. Три года он со всем мирился. Да. Если сейчас задуматься… — Она запнулась. Вдруг она обернулась и очень быстро сказала: — Он узнал, что Брумерус не любил меня. Не знаю, как он это узнал, но узнал, и этого он не вынес. Он стал думать, что Брумерус… — Она снова запнулась на секунду, лицо ее дрогнуло, она сказала: —…что Брумерус использовал меня как вещь, как предмет. Тут он, наверно, и решился!
Метцендорфер не глядел на нее: он хотел облегчить ей этот разговор. Он слышал, как она вернулась, села, слышал, как она, теперь спокойнее, сказала:
— Когда именно это случилось, я не знаю. Не знаю также, долго ли он вынашивал это решение или оно пришло внезапно… Я этого не знаю. В других случаях он всегда все долго и тщательно обдумывал. Как было тут, я не знаю.
— Оставим это, — успокоил ее адвокат. — Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, — продолжил он, — хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу. — Он поспешно прибавил: — Ведь есть же самые разные виды любви — от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.
Маргит Маран не ответила.
Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:
— Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.
Теперь ответ последовал быстро:
— О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили… — она храбро подчеркнула: — да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.
— Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе? — спросил Метцендорфер.
— Нет, — ответила она, — он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.
Адвокат что-то пробормотал. Он спросил:
— А об искусстве? О литературе, может быть? Я видел там книжку…
Она перебила его:
— Да нет! Брумерус, по-моему, почти не читает. А книжка эта… я полистала ее, но она скучная. Иногда я читала еще детективы. Там. Легкое чтение. Только чтобы убить время. — Она пожала плечами и попыталась объяснить: — Брумерус был прав: он хотел там отдохнуть от дел. И это было, — она поискала точное определение, — это было как отпуск, как туристский поход, так… так мы вели себя, весело, беззаботно… — Она не нашла больше слов.
— Понимаю, — сказал Метцендорфер, — мне кажется, я вполне понимаю вас, сударыня! В кухоньке вы готовили какую-нибудь легкую закуску и красиво накрывали на стол, иной раз выпивали по стакану вина, танцевали, наверно…
Она удивленно посмотрела на него.
— Да, так оно и было!
— Да, — сказал он, — могу себе представить. — Казалось, его самого очаровала картина этой дачи. — И пластинки! — сказал он. — Вы танцевали под пластинки! Там был довольно большой выбор…
Она утвердительно кивнула и промолчала. Она явно вспоминала такие часы. Адвокат это почувствовал.
Но ему нужны были другие воспоминания, — воспоминания, о которых нельзя спросить напрямик, которые должны всплыть постепенно…