Бруно молча трудился над карбюратором. Винты сидели словно приваренные и не желали поддаваться. Пронзительно проскрежетав по металлу, отвертка вдруг вырвалась у него из рук и упала на пол. А тут еще Бруно ободрал палец об острый край и с искаженным от боли лицом принялся высасывать кровь. Гехт так и взвился. Глаза его метали искры. Он с трудом удержался от оплеухи, поднял отвертку с пола и уставился на нее.
— Согнул, чертов болван! Любой осел сообразил бы, что для карбюратора эта отвертка не потянет.
Он швырнул отвертку на верстак, где уже лежал насос, достал из кармана спецовки другую и двумя-тремя энергичными движениями открыл карбюратор.
— Вот как надо, — буркнул он, — сто раз я тебе показывал, но тебе один черт — показывай не показывай. Тебе бы дерьмо возить, там небось ничего не испортишь.
Бруно стоял, как мокрый пудель, сгорбившись и беспомощно свесив руки. Красное от стыда лицо являло собой смесь испуга и упрямства. Вдруг громко, из глубины души вырвались рыдания, прозвучавшие как хрип загнанной лошади, после чего Бруно опрометью бросился из мастерской. Слесари молча склонились над своей работой, хотя руки их не двигались. Крейцер заметил, что всем им как-то не по себе, да и сам он не мог отделаться от тягостного чувства, что при его молчаливом попустительстве издевались над беззащитным человеком. Гехт сделал нарочито беззаботное лицо, словно ничего не произошло. Едва за Бруно захлопнулась дверь, он пожал плечами и вернулся к прерванной работе. Сунул голову под капот машины, и слышно было, как он усиленно шурует отвертками внутри, насвистывая при этом фальшиво и негромко.
— Вы случайно не помните про звонок доктора Николаи? Его «вартбург» стукнули несколько дней назад.
Гехт вынырнул из-под капота.
— Как же, как же, помню. Он звонил мне на прошлой неделе.
— Расскажите, пожалуйста, какой между вами состоялся разговор. Только как можно подробнее.
Гехт положил гаечный ключ на тряпку, которой он застелил крыло машины, со вздохом вытер руки и неохотно принялся рассказывать:
— Он объяснил, что его стукнули на стоянке. Так, слегка. Но я его не мог принять сразу, у меня все время расписано на много дней вперед. И всем надо позарез. Если я пропущу одного без очереди, другие поднимут шум — словом, я все делаю в порядке очереди.
— А дальше что?
— Ну, помочь-то человеку хочется — он сказал, что в таком виде не может ездить. А Владо, мой шурин, делает кое-что по мелочам, ну я и обещал доктору поговорить с Владо, пусть хоть посмотрит, что там за ремонт такой. Владо еще спал, бегать за их сиятельством у меня времени не было, но все-таки я пообещал доктору вскорости послать к нему Владо.
— Господин Кривиц служит у вас?
— Еще чего не хватало. Владо — пенсионер, трудоспособность — двадцать процентов. У него тяжелый порок сердца. Но от коньяка он иногда проходит: пропустит Владо стаканчик-другой и забегает как встрепанный. Он за всю свою жизнь нигде не состоял на службе, такого человека я к себе взять не могу — он мне испортит все заведение. И вообще, не желаю иметь ничего общего с родственниками. Во всяком случае, никаких дел. А Владо на своих халтурках зарабатывает временами больше, чем мог бы платить ему я.
— Следует ли из ваших слов, что господин Кривиц симулирует, чтобы получать пенсию по инвалидности, а сам халтурит и живет припеваючи?
Гехт невольно отшатнулся.
— Нет, черт возьми, совсем даже не следует. Я этого и не говорил, и не думал. С вами, я чувствую, надо держать ухо востро.
— А звучало именно так.
— Правда? Тогда очень жаль. В болезнях я ни черта не смыслю. Может, ему водка заменяет лекарство. А вообще меня не касается, чем он занят, не мое это дело. Я и то вон как разболтался.
Крейцер засмеялся.
— Не тревожьтесь, господин Гехт. У меня нет привычки цепляться к каждому слову. Болен ваш шурин или здоров — это пусть решает врач.
Гехт одобрительно кивнул и снова взял гаечный ключ.
— И вы затем передали шурину свой разговор с господином Николаи?
— Да.
— Как именно?
— Ну, я сказал ему, что звонил Николаи и чтоб он туда съездил. Если можно, сразу же. У Николаи машина не в порядке.
— А что ответил господин Кривиц?
— Само собой, съезжу, говорит, вывел свой мопед из сарая и укатил.
— Когда примерно?
— Утром, но не очень рано, примерно в десять — в половине одиннадцатого.
— А больше вы ничего господину Кривицу не сказали? Ну например, какого рода повреждения ему придется исправлять.
— Конечно, нет. Я ведь и сам не знал какие. «Ерунда, мелочь», — сказал доктор по телефону, а больше я и по сей день не знаю.
— Где господин Кривиц достает запчасти?
— Если за наличность, то у меня. У нас с ним была грызня, когда он помаленьку да полегоньку перетаскал кучу деталей и не выложил за все ни пфеннига. Вечно какие-то отговорки. Ну, я и прикрутил кран. Тогда он заплатил долг, и дело опять пошло на лад. Но только так: сперва гони монету.
— А в тот день, когда его ждал Николаи, он у вас ничего не покупал?
— Постойте-ка… Да, покупал, фару покупал, новую модель.
— Вы ему продали?
— Ну, само собой.
— А какие у вас вообще с ним отношения? Он, кажется, не очень вам по душе?
— Не будь он братом моей жены, я бы давно его выставил к чертям собачьим. Но она просто обожает его и вечно берет под защиту. Конечно, ничего не скажешь, за последнее время он заметно исправился. Раньше он вел себя как последний подонок: пьянствовал, делал долги, приводил девок. Но это все позади, вот только пьянку он никак не может бросить. С тех пор как мы поцапались из-за запчастей, он начал меня избегать. Теперь у меня, по правде говоря, нет причин жаловаться. И еще одно: не живи он у нас, мне пришлось бы сдать комнату постороннему человеку. Тельтов — заводской центр, и бюро по учету жилплощади, или как оно там называется, давно бы подсунуло мне жильца. Уж лучше все-таки Владо, чем незнамо кто.
— А где господин Кривиц сейчас? Хотелось бы еще раз с ним побеседовать.
— Понятия не имею. Сегодня он в порядке исключения ушел спозаранку. Спросите лучше у моей жены, может, она вам скажет.
— Ваша жена дома?
Гехт глянул на электрические часы, висевшие на беленой стене.
— Она на кухне. Пройдете через контору, оттуда сразу в переднюю. А там — первая дверь направо.
Крейцер поблагодарил и ушел. Уже в передней ему ударил в нос крепкий запах душистого перца. Постучав, он открыл дверь кухни. У плиты, где во множестве кастрюлек что-то кипело и булькало и клубились облака белого пара, стояла госпожа Гехт, маленькая кругленькая женщина лет сорока пяти. Бледно-голубые глаза на увядшем лице глядели испуганно и робко; вечный страх, который терзал ее по любому поводу и без всякого повода, прочертил множество скорбных морщинок вокруг ее губ, придав лицу недоверчивое и забитое выражение. Щеки ее пылали нездоровым румянцем, как это часто бывает у гипертоников. Тонкие светло-русые волосы, кое-где прочерченные серебряными прядями, были собраны в узел, а на убегающем безвольном подбородке, который она передала в наследство сыну, сидело овальное родимое пятно, и из него торчало несколько волосков. Когда Крейцер притворил за собой дверь и подошел поближе, она оторвала взгляд от своих кастрюлек и посмотрела на него с испугом и неприязнью.
— Муж в мастерской, — сказала она. — Как вы сюда попали? Я не слышала звонка.
Голос у нее был надтреснутый и звучал жалобно, даже когда она говорила о вполне обычных вещах.
— Мне надо поговорить с вами, госпожа Гехт, а не с вашим мужем.
— А кто вы такой? Что вам нужно?
— У меня к вам несколько вопросов.
— Вопросов? Тогда поговорите лучше с моим мужем. Я ведь ровным счетом ничего не знаю.
Она перешла к столу, покрытому пестрой клеенкой, и начала на большой доске рубить петрушку.
— С вашим мужем я уже говорил. Он меня и направил к вам. Моя фамилия Крейцер. Я хотел бы узнать, где находится в данную минуту ваш брат Вальдемар Кривиц.
Глаза у нее широко раскрылись, она поглядела на него испуганно, словно предчувствуя несчастье.
— Владо? Зачем он вам? Вы из полиции?