— Спасибо за чай, Сергей Анатольевич, — Скобов поднялся. Выйдя в прихожую, заметил: — Здесь у вас не особенно развернешься и, если будут стрелять в дверь, спрятаться почти некуда. Но с четырнадцатого этажа трудно сматываться. Второе неудобство — масса соседей, — Скобов усмехнулся. — Так что, я бы предпочел подкараулить вас в другом месте. — До свидания, Сергей Анатольевич. Будем держать связь.
— Вот с этих документов надо снять по две ксерокопии, — Мелешкевич смотрел поверх очков.
Саблин согласно кивнул и стал собирать бумаги со стола, аккуратно укладывая их в папку.
— Да, совсем забыл, Сергей Анатольевич! С утра звонили из профкома, вам нужно заглянуть туда обязательно сегодня. Вы ведь у нас профорг, не забыли еще?
— По какому поводу? И к кому?
— В бухгалтерию профкома. Нам выделили одну путевку в Кисловодск, и надо решить, кому ее дать. Заодно взносы заплатить.
В бухгалтерии профкома Саблин застал всезнающую Леночку Белякову и институтского фотографа Ветлугина. На столе перед ними были разложены большие фотографии. Кивнув Ветлугину, Саблин обратился к Беляковой:
— Привет самой жизнерадостной женщине нашего института.
Саблин не кривил душой. Он никогда не видел грустного, озабоченного, просто серьезного выражения на хорошеньком, очаровательно румяном Леночкином лице.
— Они тут все жизнерадостные — на профсоюзных харчах, — ухмыльнулся Ветлугин, колыхнув своим не погодам объемистым животом.
— Да какие у нас харчи? Сплошная нищета. Институт половину профилактория продавать собрался. Вон снимков наделали в рекламных целях. Вы ко мне, Сережа?
Саблин молча показал зажатую в руке пачку профсоюзных билетов.
— Можете подождать, или вам срочно?
— Глядя на вас, можно ждать целую вечность.
— Тогда ждите, — весело бросила Леночка. Играя бедрами, она обошла вокруг стола с фотографиями.
— Вот, Ветлугин, учитесь говорить приятное женщинам. В самом голосе Сергея Анатольевича всегда чувствуется искренность, даже нежность. И никакого намека на пошлость.
Ветлугин, поглаживая жидкие усики, понимающе подмигнул Саблину. Затем, заметив, что тот разглядывает снимки, огорченно бросил:
— Сегодня половину, а завтра все сбагрят какому-нибудь разжиревшему кооперативу. А жаль, — вздох был глубокий, искренний. — Чертовски жаль расставаться с институтским публичным домом. Сколько в нем наше, и не только наше, начальство победокурило. Да и мы, простые смертные, оставили там на непыльных и мягких дорожках свои скромные следы.
Леночка выдвинула верхний ящик стола, и Саблин неожиданно увидел в углу увеличенное фото Велиховой.
Белякова, перехватив взгляд Саблина, взяла снимок в руки.
— Был человек — и нет человека. Вы ведь ее знали, Сережа?
— Приметная дама, — ответил за Саблина Ветлугин. — Хотя снимок не очень удачный, — добавил он. — Навозился я с этими траурными портретами. Приносят совсем не то. Чуть ли не каждую неделю похороны в институте…
— Да-а, — подтвердила Леночка, — мрут наши пенсионеры. Особенно когда их собираются увольнять.
— Заберу я эту фотографию в свой архив, — Ветлугин критически осмотрел ее еще раз и спрятал в свою плоскую сумку.
— А вот снимок удачный! — воскликнула Леночка, доставая из того же ящика небольшую цветную фотографию. — Посмотрите, какие краски, какая четкость, глубина, сочность! Я правильно выражаюсь, Гриша?
Ветлугин покрутил фотографию в руках.
— Чего же ты хочешь — ”Кодак”. Пленка, бумага, химикаты. Я уж не говорю об оптике. Это ты где, Лен? Пейзаж-то, вроде не родной.
— В Польше, два года назад. Нам как раз сняли запрет на заграницу. А то ведь даже к братьям по соцлагерю не пускали.
— Ну, кое-кто из нашего засекреченного института ездил и к кровопийцам-капиталистам, — вставил Саблин.
— Вот именно, — поддержала Леночка. — А уж они-то как раз все секреты знали. А что мы знаем тут в профкоме? Только кто с кем спит в часы душевных невзгод.
Ветлугин, покрутив в руках фотографию, ткнул пальцем в середину снимка.
— Вот, кстати, фотогеничная дама. Главная по клеям. Пол-института ходит к ней с челобитными.
— Возможно, — пожала плечами Леночка.
— Не считая, разумеется, вас, Леночка, — поспешно поправился Ветлугин. — Честно говоря, здесь все неплохо получились. Например, крайняя мадемуазель.
— Фу, рыхлая какая, — Белякова сморщила свой хорошенький вздернутый носик.