— Так-так, — торопливо сказал Палму. — А как насчет времени?
Профессор проверил окоченелость трупа, приподнял руку и покачал головой.
— Надо бы посмотреть, образовались ли уже синюшные пятна от кровоизлияния. Заодно узнать, как он лежал — на животе или на спине.
— Ага, ага, — заинтересованно подхватил Палму и кинул взгляд в мою сторону. — Да он ведь и у вас успел полдня пролежать.
— Тогда будем разоблачаться, — решительно сказал профессор, и я машинально начал снимать пиджак — у меня было впечатление, что я на приеме у врача.
Но, к счастью, я быстро опомнился, видя, как сторож торопливо подступил к покойнику и стал рывками стягивать с него пиджак.
Кокки пришел в ужас.
— Погодите, что вы так с ним! — засуетился он. — Мне же еще нужно взять пробы для анализов. И мы еще не фотографировали!
И Кокки торопливо начал вынимать из своей санитарной сумки и раскладывать на ближайшем столе маленькие бумажные пакетики.
— Нет, фотографий уже больше чем достаточно, — твердо сказал Палму, и на этот раз я был с ним совершенно согласен. — Лучше помоги-ка. Все помогайте!
Но сделать это было не так легко. Если вы когда-нибудь пытались раздеть окоченевшее тело, тогда вы меня поймете. У сторожа это получалось мастерски, да и профессор орудовал довольно ловко. Для очистки совести Кокки все же расстелил на столе чистые листы, брал вещи и заботливо заворачивал их, каждую отдельно. Палму ограничился тем, что стянул с покойника башмаки. А я… мне, говоря по правде, пришлось ненадолго отвернуться, и я поклялся никогда больше не есть картошки в мундире, сваренной вместе с соленой салакой.
Так что я слышал только монотонное бормотание Кокки:
— Платье готовое. Меток нет. В кармане ничего нет. В другом кармане тоже ничего. Чист. До основания.
Палму вполголоса:
— Носки аккуратно заштопаны. Аккуратнее, чем мои. Меток нет. Подштанники чиненые. Обшлага рукавов и воротник пальто потертые, но чистые. Опрятный старикан.
Я обернулся на восклицание профессора.
— А это что такое?
От чистого сердца прошу прощения у бедного старика за то, что мне пришлось хладнокровно взирать на его наготу. То есть мне случалось бывать вместе с кем-нибудь в сауне, ну и всякое такое, но я всегда был убежден, что нельзя, нехорошо смотреть на обнаженные тела умерших. Наверно, это правда, что полицейский из меня никудышный, как не раз замечал Палму. Прежде он, однако, утешал меня тем, что я отлично выгляжу за письменным столом, изображая деловитость и виляя хвостом перед начальством.
И вот я своими глазами увидел кошмарные черно-синие пятна на боках у покойника. И своими ушами услышал, как слабо хрустнули сломанные ребра под рукой профессора. Тот выпрямился, его лицо побагровело.
— Это… это что-то неслыханное, — сказал он. — По крайней мере, такого я еще не встречал. Хотя кое-что в жизни видел. Но насколько я могу судить, ему умышленно сломали ребра уже после смерти. Как это понимать?.. Чтобы уродовали лицо и ломали кости уже мертвецу!
— Бедняги, — прошептал Кокки, — бедняги, не ведают, что творят.
— Подонки! Мразь! — взревел я.
Именно так. Я нечасто ругаюсь. Я ведь должен служить примером для подчиненных. Ведь не все получили такое домашнее воспитание, как я. Но если бы в ту минуту передо мной оказалась ухмыляющаяся рожа какого-нибудь битника, я, ей-богу, врезал бы ему как следует!
— Ну-ну, — успокоительно проговорил Палму, словно читая мои мысли, — сначала разберись, а потом уже дерись. Закон и порядок необходимо соблюдать.
— Иногда, — неуверенно проговорил профессор, — иногда — поверьте, я вовсе не злой человек, но когда я вижу такое, то начинаю думать, что пора возвращаться к телесным наказаниям. Впрочем, что я говорю! — поторопился он взять свои слова назад. — Я погорячился, конечно. Простите. Мы, благодарение Богу, живем в правовом обществе. Гуманизм. Человеческое достоинство. Тут замешан, по-видимому, больной человек, а не преступник. А с преступлениями я борюсь всю жизнь и не собираюсь отступать.
— Ну так, переломы, — жестко заключил Палму. — Большое спасибо, профессор. Не сомневаюсь, что в завтрашних газетах будет с избытком рассуждений и о телесных наказаниях, и о смертной казни. Об этом можно не беспокоиться. Разве что кто-нибудь вздумает поплыть против течения. Все-таки слишком велик риск утратить все, что завоевывалось с таким трудом и так долго, в борьбе с предубеждениями и предрассудками. Но завоевано было. И нами в том числе.