— Но я не… — растерянно начал Вилле.
— Ну, разумеется, нет, — успокоил его Палму. — Но наш начальник решил, что будет лучше, если газеты напишут именно так. Не волнуйся: твое имя нигде не упоминается, фотографий тоже нет, поскольку ты несовершеннолетний, но я думаю, что для твоего — гм — душевного спокойствия тебе лучше пока газеты не читать. Потом как-нибудь прочтешь, когда все будет позади.
Я решил внести и свою лепту.
— У тебя, Вилле, завтра день рождения, так что жди именинный пирог, — пообещал я. — А вот когда вся эта черт… проклятая история закончится, ты сможешь добровольцем пойти в армию. Тогда многие твои проблемы будут решены. Знаешь что, устрою-ка я тебя в автобатальон! Ты сможешь остаться в Хельсинки и почаще видеться с Саарой — как только служба позволит. А после армии получишь шоферские права!
Горящий взор Вилле уже устремился в прекрасное будущее, но вдруг какая-то мысль заставила его помрачнеть.
— Да нет, ничего, наверно, не выйдет, — с сомнением заметил он. — Туда ведь тоже много желающих!
— У добровольцев есть преимущественное право, — поспешно сказал я. — Я сам… ну или наш начальник отдела — он, конечно же, лично знает командира автобатальона. И тот безусловно поможет, если мы попросим. И если ты, со своей стороны, поможешь нам.
Вилле обдумывал предложение. Я напряженно ждал, не сводя с него взгляда. Наконец он проговорил с кислой миной:
— Вот не пойму — что им, трудно напечатать мою фотографию?! Тогда уж все увидели бы, какой я крепкий чувак!
В это мгновение я услышал стук каблуков, торопливо цокающих по коридору, а в следующее их владелица тигрицей влетела в камеру, хлопнув с размаху дверью, готовая одновременно испепелить нас взглядом и разорвать на части. Это была, конечно же, она — попечительница несовершеннолетних! На какую-то долю секунды она опешила, застав столь мирную картину, но тут же обрела боевую форму и набросилась на меня.
— Больничная камера! — воскликнула она дрожащим от негодования голосом. — Разумеется! Довели мальчика, вытягивая у него признание! Посмотрите, какой он худой, какой бледный! — Она погладила Вилле по голове, потрепала по щеке и успокоительным тоном проговорила: — Ну что, все теперь в порядке? Ты мне только скажи, если они будут плохо с тобой обращаться! Я уж разберусь с этим судьей. Давно, давно пора! Он у меня узнает, как издеваться над детьми!
Вилле совсем смутился и боялся рот раскрыть. Но в коридоре снова послышались шаги, уже более легкие, и в двери нерешительно показалась Саара Похъянвуори в сопровождении Алпио. И если бы яркий дневной свет не заливал всю камеру, то ее осветила бы лучезарная улыбка девушки. Правда, когда она заметила меня, улыбка на ее лице погасла.
— Как вам не стыдно, разве Вилле психопат! — возбужденно проговорила она.
— Психопат! — заявила тигрица, прикрывая подопечного грудью. — Вилле безусловно психопат! У нас будут бумаги, подтверждающие…
Силы мои иссякли. Я встал.
— Пойдем, — сказал я Палму. — Нам пора заняться другими делами.
И мы оставили женщин выяснять вопрос душевного здоровья Вилле и его природных склонностей. Алпио тоже куда-то испарился — притом без моего разрешения. Мы же двинулись в путь по коридорам, полным печали и рухнувших надежд. На этот раз моих.
— Ты заметил? — спросил я Палму уже в кабинете, когда мы уселись друг против друга. — Девушка, по-моему, не так уж была возмущена. Хотя газеты написали о Вилле черт знает что!
— Ее, наверно, Кокки предупредил, — спокойно заметил Палму. — Дело в том, что Кокки с двумя своими приятелями каждый месяц покупает лотерейные билеты. Они даже как-то выиграли десять тысяч. И он точно помнил, что августовский выигрыш отправили в Рованиеми. Ну, он мне и мигнул за твоей спиной, что тут дело нечисто.
Я ничего не сказал.
— Ну вот, — продолжал Палму, — спать я все равно не сплю. И что мне, старику, дрыхнуть? Пусть молодые спят, им сон нужен. А я ночью порылся в архиве, а утром мы всей оравой нагрянули к той милейшей даме, то есть не совсем к ней, — в общем, на Матросскую улицу. Там, конечно, нам не очень обрадовались: все-таки воскресное утро, люди спят… Но зато мы всех застали и со всеми побеседовали. И выяснили, что в ночь с пятницы на субботу чужих во дворе никто не видел. Ни чужих людей, ни каких-либо происшествий — ничего необычного. Барышня Похъянвуори была единственной, кто видел этого подвыпившего субъекта — того, который не мог открыть калитку. И ковырялся в замке. Там в самом деле замок зловредный…