Через несколько минут в дверь постучал старик Жозеф, рассыльный.
— Один инспектор из Первого округа желает передать вам в собственные руки какой-то сверток.
— Впустите.
Молоденький инспектор трепетал от волнения.
— Я мчался во весь дух, господин комиссар. Мне поручено вам передать…
И он протянул пакет в мятой, явно уже бывшей в употреблении оберточной бумаге. Потом метнул любопытный взгляд на Маосье.
— Я вам больше не нужен?
— Сейчас нет. Благодарю вас.
Когда инспектор вышел, Мегрэ развернул пакет.
— Ваш пистолет?
— Похоже, мой.
— Вот видите, мы добрались бы до истины и без ваших признаний. Из этого пистолета выстрелят оставшимися пулями и сравнят их с теми, что извлекли из груди Вивьена. Вы так боялись попасться с этим пистолетом в кармане, что поспешили от него избавиться и бросили его на пустыре.
Маосье пожал плечами.
— Я действительно дал одному клошару монету в пять франков. Видел я и какую-то толстуху, на вид мертвецки пьяную. Когда я узнал Вивьена, разгружавшего овощи, во мне вспыхнула давняя ярость, и я бросился домой за пистолетом. Потом ждал в темноте. Ждать пришлось очень долго: подъехал второй грузовик, и Вивьен вместе со всеми принялся его разгружать.
— И ваша ненависть не поостыла?
Нет. У меня было такое чувство, словно мне нужно исполнить долг.
Долг перед Ниной?
— Да. К тому же этот человек казался вполне в ладу с самим собой. Разве он не сам решил стать бродягой? Совершенно очевидно, что жизнь клошара вернула ему покой, и мысль об этом подхлестывала мое бешенство.
— Так вы прождали до трех ночи?
— Нет, меньше. До половины третьего. Он направился к тупику Вье-Фур, я пошел за ним по пятам. Толстуха, которую я раньше «приметил на рынке, растянулась на пороге какого-то дома и, казалось, спала, одурманенная вином. Мне не пришло в голову, что она может оказаться опасна. Мэтр Луазо будет в ярости от моих признаний, но мне все равно. Я увидел, как Вивьен вошел в дом. Вслед за ним я поднялся по лестнице, услышал, как закрывается дверь. Около получаса просидел на ступеньке.
— Хотели застать его спящим?
— Нет. Все не мог решиться.
— И что в конце концов вас подтолкнуло?
— Воспоминание о Нине, главное — о родинке у нее на щеке: эта родинка делала ее такой трогательной…
— Он проснулся?
— После первой пули открыл глаза, глянул изумленно. Не знаю, узнал ли он меня.
— Вы ничего ему не сказали?
— Нет. Может быть, я раскаивался, что пошел на такое, но было уже слишком поздно. Я выстрелил еще дважды просто затем, чтобы избавить его от мучений, можете мне поверить.
— Но вы попытались уйти от ответственности.
— Правда. По-моему, я действовал в этом случае чисто машинально. Но и Вивьен тоже не пошел в полицию сообщать, что убил любовницу.
При последних словах лицо его исказилось. Потом он снова пожал плечами.
— Кстати, что сталось с госпожой Вивьен?
— Она живет все в том же доме на улице Коленкура, квартирку снимает поменьше, чем тогда, и занимается шитьем. Похоже, заказчиц у нее хватает.
— У него как будто была дочь?
— Она замужем, мать двоих детей.
— Как вам показалось, они не слишком настрадались?
Мегрэ предпочел промолчать.
— Что со мной будет дальше?
— Вас проводят в камеру. Завтра допросит судебный следователь, вероятно, напишет постановление об аресте. До конца следствия вас, разумеется, поместят в тюрьму Сайте, а потом, до суда, по всей видимости, во Френ.
— Жену я больше не увижу?
— Некоторое время не увидите.
— Когда газеты сообщат о моем аресте?
— Завтра. Кстати, думаю, что репортер и фотограф уже поджидают в коридоре.
Мегрэ все же устал. Он тоже как-то обмяк и чувствовал себя опустошенным. Голос у него осел. Ощущения торжества не было, но все же он испытывал облегчение.
Вместо одного убийцы обнаружилось двое. Разве не было у него смутного предчувствия, что так и будет?
— У меня к вам просьба, в которой вам, несомненно, придется мне отказать. Мне бы хотелось, чтобы жена узнала о случившемся не из газет и тем более не по телефону, от матери или подруги. Сейчас она, наверное, обедает. Я убежден, что мы бы застали ее на вилле.