— Во всяком случае, не исключено, что он взял на заметку наш номер.
— Ну и что?
Именно ну и что! Какая разница? Равинель не намерен скрывать свое ночное путешествие. В каком-то смысле даже хорошо, если жандарм записал номер машины. Ведь в случае чего этот человек мог бы засвидетельствовать… Только вот одно… Женщина в машине. Но, может, жандарм об этом и не вспомнит.
Стрелка часов перед глазами продолжает свой однообразный бег. Три часа. Шартр где-то очень далеко, на юго-востоке… За поворотом открывается Рамбуйе. Ночь по-прежнему темным-темна. Не зря они выбрали ноябрь. Зато вот движение становится все сильнее. Грузовики с молоком, тележки, машины связи… Теперь Равинелю уже не до размышлений. Он внимательно следит за дорогой. Вот и окраина Версаля. Город спит. Машины для поливки улиц неторопливо двигаются в ряд, позади огромного грузовика, похожего на танк. Тяжелая усталость наваливается на плечи Равинеля. Хочется пить.
Вилль-д'Авре… Сен-Клу… Пюто… Мелькают дома. За прикрытыми ставнями темно. После встречи с жандармами Люсьен не сделала ни одного движения, ни одного жеста. Но она не спит. Она глядит прямо перед собой через запотевшее ветровое стекло.
Темный, бездонный провал Сены. И вот уже первые особняки Ангиана. Равинель живет неподалеку от озера в конце тупика. Завернув сюда, он тут же включает сцепление и выключает контакт. Машина по инерции бесшумно катится вперед.
Равинель останавливается в конце тупика на круглой площадке и выходит из машины. У него так одеревенели руки, что он с трудом удерживает ключ. Наконец он распахивает ворота, заводит машину во двор и поспешно закрывает обе створки. Справа — домик, слева — гараж, низкий, массивный, вроде дота. В конце аллеи за деревьями виднеется покатая крыша флигеля.
Люсьен, пошатнувшись, хватается за ручку дверцы. Ноги у нее затекли, она трясет сначала одной, потом другой ногой, сгибает их. Лицо замкнутое, хмурое, такое бывает у нее при самом скверном настроении. Равинель приподнимает крышку багажника.
— Помоги-ка!
Сверток цел и невредим. Один край полотнища чуть завернулся и обнажил туфлю, заскорузлую от воды. Равинель подтягивает сверток на себя. Люсьен берется за другой конец.
— Пошли?
Она наклоняет голову в знак согласия. Готово!
Согнувшись, они спускаются по аллее, минуют живую изгородь. Флигель с покатой крышей — это прачечная. Крошечный ручеек лениво бежит к мосткам, спускающимся к воде. По дороге ручеек расширяется, катится вниз, образует крошечный водопад и теряется в озере.
— Посвети!
Люсьен снова начинает командовать. Сверток лежит на цементных плитах. Равинель держит фонарь. Люсьен принимается развертывать брезент. Тело в помятой одежде поворачивается легко, как бы по собственной воле. Лицо Мирей, окруженное уже просохшими, растрепанными волосами, словно бы гримасничает… Толчок — и труп скользит по мосткам. Всплеск, и волна докатывается до противоположного берега. Еще немного… Люсьен подталкивает труп ногой, и он погружается в воду. Потом она на ощупь — Равинель уже погасил фонарик — складывает брезент, тащит его к машине. Двадцать минут шестого.
— У меня времени в обрез, — бормочет она.
Они входят в дом, вешают на вешалку в передней дорожное пальто и шляпу Мирей. Кладут сумку на стол в столовой.
— Быстрей! — командует разрумянившаяся Люсьен. — Скорый в Нант отходит в шесть сорок. Мне нельзя опаздывать.
Они садятся в машину. Только теперь Равинель почувствовал, что он овдовел.
V
Равинель медленно спустился по лестнице Монпарнасского вокзала, у входа в вестибюль купил пачку сигарет «Галуаз» и отправился к Дюпону. «У Дюпона поешь, как дома». Светящаяся вывеска отливала бледно-розовым в лучах зари. Сквозь широкие стекла видны были спины людей, сидящих перед баром, и огромная кофейная машина с колесами, рукоятками, дисками, которые начищал до блеска заспанный официант. Равинель сел за дверью и сразу же размяк. Много раз он останавливался тут в такую же рань. Он проделывал крюк через весь Париж, чтобы протянуть время и не будить Мирей. Утро, как все другие…
— Черный… и три рогалика.
Все очень просто: он как будто отходит после ночного кошмара. Снова чувствует свои ребра, локти, колени, каждую мышцу. Малейшее движение, и по телу пробегает волна усталости. Голова у него горит, в мозгу будто что-то клокочет, глаза болят, больно натягивается кожа на скулах… Он чуть не начал клевать носом прямо на стуле в шумном кафе. А ведь самое трудное еще впереди. Теперь нужно якобы обнаружить труп. Но до чего хочется спать! Все решат, что он убит горем. В каком-то смысле изнуренный вид сослужит ему добрую службу.