— Молчи! — шепчет Люсьен.
Значит, Люсьен все слышит, все угадывает… даже самые затаенные мысли. Или она громко разговаривала во сне?
Мирей открывает глаза и видит перед собой — как ни странно! — смущенное лицо Люсьен. Нужно взять себя в руки! Ведь она забыла о главном… Миссия ее еще не закончена. Ухватившись за простыни, она приподнимается.
— Люсьен… я там навела полный порядок: в столовой, на кухне… Никто не заподозрит, что…
— А где записки, в которых ты объявляешь ему о своем возвращении?
— Я вытащила их у него из карманов.
Люсьен никогда не узнает, чего это стоило Мирей. Повсюду кровь! Бедный Фернан! Люсьен кладет ладонь на лоб Мирей.
— Спи… Не думай больше о нем… Он был обречен. К этому шло. Он был не жилец на этом свете.
Как она уверена в себе! Мирей мечется на постели. Ее еще что-то мучит… Какая-то ускользающая мысль… Она засыпает, но в момент просветления успевает подумать: «Но он ведь ничего не подозревал! Он и думать забыл о первом страховом полисе, по которому все деньги отписывались мне!.. Он ведь подписал его только так, чтоб натолкнуть меня на мысль подписать другой полис…» Глаза ее снова смыкаются. Дыхание уже ровней. Она никогда не узнает, как близка была к угрызениям совести.
…Теперь светит солнце. После многих часов беспамятства жизнь начинается сызнова. Мирей поворачивает голову направо, потом налево. Она очень устала, но улыбается, увидев в саду большую пальму, обросшую по стволу черной куделью. По занавескам бегают тени. Листья пальмы тихо шелестят, навевая мысли о несказанной роскоши. Мирей навсегда забыла о вчерашних тревогах. Она богата. Они богаты. Два миллиона! Страховая компания ни к чему не сможет придраться. Ведь двухгодичный срок, предусмотренный на случай самоубийства, истек. Все по закону. Остается только выздороветь.
В голове Мирей вертится все та же фраза: «Невесело иметь жену, прикованную к постели». Щеки у нее чуть порозовели. Никому не весело… Но болезнь ненадолго прикует ее к постели. Люсьен знает верные средства. На то она и врач. Ей снова вспоминаются набережная Фосс и Фернан, берущийся за графин… «Невесело иметь жену, прикованную к постели». На тумбочке стоит графин. Мирей разглядывает его. Графин лучится разноцветными огнями, как те хрустальные шары, в которых гадалки различают линии судьбы. Мирей не умеет читать будущее по хрусталю, она дрожит, и, когда дверь отворяется, тотчас отводит глаза в сторону, как пойманная с поличным.
— Здравствуй, Мирей… Хорошо спала?
Люсьен вся в черном. Она улыбается, подходит к кровати чеканной мужской походкой. Берет Мирей за руку.
— Чем я больна? — шепотом спрашивает Мирей.
Люсьен всматривается в ее лицо, словно раздумывая, может ли она выжить. И не отвечает.
— Это серьезно?
Под пальцами, охватившими запястья, слышно, как пульсирует артерия.
— Это надолго, — наконец вздыхает Люсьен.
— Что у меня, скажи?
— Тихо.
Люсьен берет графин, уносит, чтобы набрать свежей воды. Мирей приподнимается на локтях, вытягивает шею и не сводит глаз с полуприкрытой двери, из-за которой видны светлые обои в прихожей. Она прислушивается к каждому движению Люсьен. Вот забормотала вода в раковине, весело зажурчала в хрустальном графине, потом вдруг зашипела, добравшись до горлышка. Мирей неестественно смеется и, закашлявшись, кричит:
— Все равно! Мне надо было здорово доверять тебе… Ведь у тебя до последней секунды был выбор.
Люсьен закрывает кран, не спеша обтирает графин тряпкой, висящей на стене, и едва слышно цедит сквозь зубы:
— А ты думаешь, я не колебалась?
Поль Александр, Морис Ролан
Увидеть Лондон — и умереть
Окна конторы выходили на большую площадь; за деревьями виднелись освещенные бледным солнцем башенки Линкольнз-Инна. Те же деревья, те же башни, то же осеннее солнце, тот же, спокойный и ласковый, лондонский свет. В этом кресле, за этим столом Томас сидел сотни, тысячи раз. И однако все изменилось. Да и был ли он сам сейчас прежним Томасом Брэдли, блестящим адвокатом Линкольнз-Инн-Филдза? Сомневаться, казалось, было бы странно, да и разбросанные по столу фирменные конверты и бланки упорно убеждали его в этом. Но он ничему больше не верил, он ощущал себя кем-то другим — другим человеком в другой шкуре. Будь в кабинете зеркало, он наверняка бы увидел там свое отражение: седые виски, высокий с залысинами лоб, живые глаза, нос с горбинкой — «обаятельно уродлив», говаривала леди Мэксфилд, да, наверно, и не она одна… Но все это лишь внешняя оболочка, за этой ширмой скрывался другой, настоящий Томас Брэдли — и он сейчас его в себе обнаружил, во всяком случае, ему казалось, что только что обнаружил…