— Я комиссар Мегрэ.
— Вам повезло. Вчера директор вернулся из отпуска.
Ждать не пришлось. Комиссара провели в кабинет, и директор, мужчина лет сорока, с открытым, загорелым лицом, предложил ему сесть.
— Чем могу быть полезен, господин комиссар?
— Если вы читали последние газеты, то знаете о деле Вивьена. Марсель Вивьен, мастер-краснодеревщик, снимал мастерскую напротив вашего отделения. С тех пор прошло двадцать лет. Я хотел бы узнать, не храните ли вы его счет.
— Двадцать лет, конечно, не храним. Когда счет закрывается, то есть клиент снимает всю наличность, мы храним его карточку несколько месяцев, а потом пересылаем в архив на Итальянский бульвар — там размещается правление банка.
— А там долго хранят подобные документы?
— В точности не знаю, но никак не дольше десяти лет. Иначе, подумайте сами, сколько помещения потребовалось бы, чтобы содержать в порядке все это хозяйство!
— Я обратил внимание, что служащий у окошечка уже в годах.
— А, папаша Фрошо! Это наш старейший сотрудник. Прослужил в банке сорок лет. В конце месяца уходит на пенсию.
— Можно с ним побеседовать?
Директор нажал кнопку электрического звонка. В дверь заглянул молодой человек.
— Пришлите мне господина Фрошо.
У старика за толстыми стеклами очков хитровато поблескивали глаза.
— Садитесь, господин Фрошо. Познакомьтесь: комиссар Мегрэ. Он желает задать вам несколько вопросов.
— Весьма польщен.
— У вас превосходная память, господин Фрошо.
— Так считают мои коллеги.
— Клиент, о котором пойдет речь, покинул здешний квартал двадцать лет назад, и у меня есть основания предполагать, что он закрыл свой счет.
— Вы о Марселе Вивьене?
— Откуда вы знаете?
— Читаю газеты. А раз вы меня вызвали, значит…
— Вы правы. А известно вам хотя бы приблизительно, какие суммы Вивьен держал в банке?
— Счет у него был довольно скромный и колебался в зависимости от доходов. В среднем, скажем, его сальдо равнялось десяти — пятнадцати тысячам франков. В конце каждого месяца он снимал на расходы приблизительно тысячи две.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Как-то утром, едва я открыл окошечко, он пришел ко мне и сообщил, что переезжает и хочет забрать весь свой остаток. Я спросил, где он теперь будет жить, и он ответил, что перебирается на Монпарнас.
— Какую сумму вы ему выдали?
— Около двенадцати с половиной тысяч.
— Вам не показалось, что он нервничал?
— Нет. Характер у него был жизнерадостный, и профессию он себе выбрал что надо. Ему доверяли реставрацию мебели даже крупные антиквары.
— В течение какого времени он снимал мастерскую на улице Лепик?
— Лет восемь-девять, не больше десяти. Он казался человеком спокойным. Официальное его местожительство было на улице Коленкура.
— Благодарю вас, господин Фрошо… Минутку! Еще вопрос: впоследствии вам никогда не приходилось встречаться с ним на улице?
— С тех пор как он тогда от нас вышел, я ни разу его не видал. В голове не укладывается, как это он мог стать клошаром. Мне он всегда казался таким уравновешенным…
Мегрэ вернулся в машину, где ждал Торранс.
— Нашли, что искали, шеф?
— И да и нет. То немногое, что я выяснил, не слишком-то продвигает нас вперед.
— Куда теперь?
Вокруг тележек, полных овощей и фруктов, толклись хозяйки, и голоса их сливались в непрерывный гул.
— На набережную.
В это самое время по кварталу из гостиницы в гостиницу ходят трое инспекторов, разыскивая следы Вивьена. Поиски могут затянуться на много дней: в этом районе множество небольших отелей. А может быть, полиции повезет, и инспекторы с минуту на минуту толкнутся в нужную дверь.
Так — или почти так — оно и вышло. Едва Мегрэ расположился у себя в кабинете, как ему позвонил один из трех искавших, инспектор Дюпё.
— Откуда говорите, Дюпё?
— Из отеля «Морван» на улице Клиньянкур. Вивьен когда-то здесь жил, и хозяин прекрасно его помнит. Наверно, вам стоит допросить его лично.
— Едем, Торранс.
Торрансу только того и надо: роль шофера при шефе как нельзя больше его устраивает.
— Улица Клиньянкур, отель «Морван».
Они увидели Дюпё, который курил, поджидая их на улице. Рядом со входом в гостиницу марморированная доска с надписью: «Комнаты на месяц, на неделю, на сутки».
Втроем они вошли внутрь. Пузатый хозяин, по-видимому, страдал плоскостопием и еле волочил ноги в матерчатых шлепанцах. Он был небрит и, похоже, еще не мылся с утра, под распахнутой рубахой виднелась волосатая грудь. Казалось, этого человека одолевает непреходящая усталость. Глаза у него слезились.
— Значит, вы и есть Мегрэ, — сказал он, протягивая грязноватую руку для пожатия.
— Мне сообщили, что вы жили здесь еще в сорок шестом году.
— И даже задолго до того.
— Вы нашли фамилию Марселя Вивьена в книге регистрации постояльцев?
— Я не храню регистрационные книги по двадцать лет.
— Но вы его помните?
— Отлично помню. Красивый, обходительный молодой человек.
— Сколько он у вас прожил?
— С января по июнь.
— Вы уверены, что не по август?
— Твердо уверен: в его комнату сразу въехала одна вертихвостка, которую мне потом пришлось выставить за дверь.
— Вивьен жил не один. Известна ли вам фамилия его спутницы? Вы ведь, наверное, заполнили карточку и на нее?
— Это было ни к чему: она у нас не ночевала.
— Выходит, они жили не вместе?
— Выходит так.
Мегрэ поразился. Вот уж что ему и в голову не пришло!
— Она вообще не бывала в гостинице?
— Случалось, заходила за ним поздним утром. Вставал он поздно, потому что возвращался в номер часа в два-три ночи, не раньше.
— И вы убеждены, что он жил один?
— Иначе мне пришлось бы вписать его подружку к себе в книгу: отдел надзора за гостиницами с этим не шутит.
— Подружка Вивьена никогда не поднималась к нему в номер?
— Поднималась, и нередко, но только днем, а этому я не препятствую.
— Вы не знаете, как ее звали?
— Вивьен при мне называл ее Нина.
— Какие-нибудь особые приметы?
— Родинка на щеке.
— Как она одевалась?
— Всегда в черное. Во всяком случае, ни в чем другом я ее не видел.
— У Вивьена было много вещей?
— Один чемодан, совсем новый, дешевенький; сдается, он купил его накануне переезда ко мне.
Трое мужчин переглянулись. Итак, им удалось только установить, что Вивьен съехал из отеля «Морван» в июне, следовательно, июль и часть августа прожил в другом месте.
О женщине же вообще ничего не известно, даже фамилия. Где она жила: в другой гостинице, с родными или, может быть, снимала квартиру?
В разъездах прошло все утро. Вчерашний дождь не принес свежести. Напротив, стало еще жарче, чем в предыдущие дни. Многие прохожие несли пиджаки на руке.
Мегрэ не пробыл в уголовной полиции и четверти часа, как зазвонил телефон. На этот раз говорил Лурти и тоже с Монмартра. У них обоих легкая рука — и у него, и у Дюпё.
— Шеф, я на площади Аббатис. Звоню из бистро напротив отеля «Жонар». Хозяин, похоже, не так уж много Знает, но я подумал, что вы захотите расспросить его лично…
— Поехали, Торранс!
— Куда на этот раз?
— Площадь Аббатис, отель «Жонар».
Фасад, выложенный белой керамической плиткой, запах чесночной подливки в вестибюле.
— Я уже все сказал вашему инспектору.
Хозяин попался не из разговорчивых. Довольно унылая личность.
— Вы хорошо его помните?
— Не могу утверждать, что хорошо. Он мне запомнился, потому что у него была занятная подружка.
— Вы ее вписали в книгу постояльцев?
— Нет. Она ни разу не оставалась в гостинице на ночь. Иногда заходила к нему в номер днем, вот и все.
— Когда он у вас поселился?
— Если не ошибаюсь, в июне.
— А когда съехал?
— В августе. Ближе к концу месяца. Был очень вежлив, сдержан, а это не о каждом постояльце скажешь.
Итак, о девушке по-прежнему никаких сведений, не считая родинки на левой щеке. Есть от чего прийти в отчаяние.