— Ну вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.
— Что?
— Все верно… Продолжай.
— Но в том-то и дело… Я не понимаю…
Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:
— Может, двойник?..
Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!
— Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Чушь! Даже если предположить, что какая-то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!
Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто-нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли.
— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей была у своего брата.
В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.
— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.
— Конечно, — задумчиво протянула Люсьен, — может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты ведь сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — это выдумки романистов.
— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.
И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:
— Каталепсия бывает. Я когда-то читал.
— Каталепсия после двух суток в воде!
Он чувствовал, что она вот-вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.
— Послушай, — раздраженно заявила Люсьен. — Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…
Кажется, этот разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.
— Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?
— Успокойся, Люсьен, прошу тебя…
Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.
— Тут спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.
— Мирей умерла. И тем не менее она жива.
— Я говорю серьезно.
— Я тоже. Мне кажется, что Мирей…
Можно ли признаться Люсьен?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по книге.
— Мирей — призрак, — шепнул он.
— Что, что?
— Я же сказал — призрак. Она появляется, где хочет и когда хочет… Она материализуется.
Люсьен схватила его за руку. Он покраснел.
— Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой потаенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, что это вполне допустимо.
— Нет, тобой надо заняться всерьез, — пробормотала Люсьен. — Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам мне как-то рассказывал, что твой отец…
Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.
— Фернан!.. Посмотри мне в глаза… Скажи, уж не разыгрываешь ли ты меня?
Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.
— Уж не принимаешь ли ты меня за дуру? Долго ты будешь морочить мне голову? Мирей умерла. Я знаю. А ты меня уверяешь, будто труп похищен, будто она воскресла и запросто разгуливает по Парижу… А я-то, я-то… да, могу в этом признаться, я люблю тебя… И я мучаюсь, теряюсь в догадках.
— Тише, Люсьен, прошу тебя.
— Теперь я понимаю… Ладно, рассказывай дальше свои басни. Конечно! Меня ведь там не было. Но всему есть границы, знаешь ли. Ну, так говори честно: куда ты клонишь?
Никогда еще он не видел ее в таком состоянии. Она чуть не заикалась от ярости, вся побелела.
— Люсьен! Клянусь! Я не лгу.
— Ну, нет! Хватит! Я готова принять многое, но поверить в квадратуру круга — в то, что мертвый жив, что невозможное возможно, — я не могу.
Хозяин бара не отрывался от газеты. Сколько парочек он повидал на своем веку! Сколько наслушался странных речей! Но Равинелю было не по себе от его безмолвного присутствия; он помахал купюрой:
— Будьте любезны!..
И чуть было не извинился за то, что не попробовал бутербродов.
Закрывшись сумочкой, Люсьен подпудрила лицо. Потом первая встала и вышла, даже не оглянувшись на Равинеля.
— Послушай, Люсьен… Клянусь, я сказал тебе правду.
Она шла, повернув лицо к витринам, а он не решался повышать голос.
— Послушай, Люсьен!
Какая дурацкая, неожиданная сцена! А время шло. Шло! Еще немного, и Люсьен вернется на вокзал, оставит его одного со всеми страхами и опасениями… В отчаянии он схватил ее за руку.
— Люсьен… Ты прекрасно знаешь, что у меня нет никакой корысти…
— Да? А страховка?
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что все крайне просто. Нет трупа, значит, нет и компенсации. И в один прекрасный день ты мне сообщишь, что дело со страховкой не выгорело и ты ничего не получил.
Какой-то прохожий пристально посмотрел на них. Может, услышал последнюю фразу? Равинель испуганно оглянулся. Затеять ссору на улице… Глупее не придумаешь!
— Люсьен! Умоляю! Если бы ты только знала, что я пережил… Пойдем присядем.
Они миновали перекресток Сен-Жермен и шли теперь по скверу возле церкви. Скамейки были мокрые. Унылый свет сочился сквозь голые ветки.
Нет трупа, значит, нет и компенсации… Равинель об этом и не подумал. Он присел на край скамейки. Вот и все кончено. Люсьен стояла рядом, отшвыривая носком туфли опавшие листья. Свистки полицейских, бег машин, едва слышное гудение органа, пробивающееся сквозь обитые двери церкви… Жизнь! Чужая жизнь! Эх, стать бы другим человеком, не Равинелем!
— Ты бросаешь меня, Люсьен?
— Извини, по-моему, это ты…
Он откинул полу своего габардинового пальто.
— Садись… Не станем же мы сейчас ссориться?
Она села. Уходящие со сквера женщины пристально поглядывали на них. Нет, эти двое не очень-то похожи на обычных влюбленных.
— Ты же хорошо знаешь, что для меня это никогда не был вопрос денег, — устало продолжал он. — И потом, подумай только… Допустим, я хочу тебя надуть. Разве мог бы я серьезно надеяться, что ты никогда не узнаешь правду? Стоит тебе приехать в Ангиан, навести справки, и ты в два счета все узнаешь…
Она возмущенно пожала плечами.
— Оставим в покое страховку. А вдруг ты побоялся довести дело до конца? Вдруг ты струсил и предпочел спрятать труп, закопать?
— Но ведь это еще опасней. Тогда ни о каком несчастном случае не могло бы быть и речи, на меня сразу же пало бы подозрение… А зачем бы мне придумывать пневматичку и визит к Жермену?
Темнело. Зажигались витрины. Загорались дорожные знаки, но на перекрестке было еще светло. Равинель всегда страшился этого часа, когда кончались его детские игры в узкой длинной комнате. У темнеющего окна обычно сидела и вязала мать, постепенно превращаясь в черный силуэт. Внезапно он понял, что бежать уже поздно. Прощай, Антиб.
— Как ты не можешь понять, — пробурчал он. — Если страховку не выплатят, у меня никогда не хватит сил…
— Ты всегда думаешь только о себе, дружок, — усмехнулась она. — Но если бы ты хоть что-нибудь делал! Так нет же! Ты предпочитаешь прикрыться какими-то идиотскими бреднями. Я могу допустить, что тело исчезло. Но почему ты его не ищешь. Ведь не станет же труп разгуливать по улицам.
— Оказывается, Мирей часто убегала из дому…
— Что, что? Ты нарочно издеваешься надо мной?