Жозэ медленно протянул руку к дверной ручке. Дверь может заскрипеть. Ее надо толкать очень осторожно и открыть совсем небольшую щель, чтобы только протиснуться. Секунды шли за секундами.
Дверь скрипнула.
А ведь Жозэ был очень осторожен. Но старые петли давным-давно не смазывались.
В приоткрытую дверь репортер увидел слабый свет, струившийся из лавки. Вдруг раздался какой-то шум, вслед за этим с глухим стуком рухнули книги. Свет погас.
Шли секунды, они казались вечностью. В доме царила мертвая тишина.
Журналист застыл на пороге. Он не сделал ни малейшего движения.
Выключатель находился поблизости от двери. Справа или слева? Жозэ забыл. Этим выключателем зажигалась лампочка в коридоре, единственная в доме неперегоревшая лампочка.
Жозэ вытянул руку и ощупал сырую штукатурку стены.
Но тут в темноте послышался какой-то шорох, и луч света ослепил репортера. Жозэ продолжал шарить по стене, пока наконец не нашел выключатель.
В глубине коридора вспыхнула тусклая лампочка.
Прямо перед Жозэ стоял учитель с опущенными руками. В одной из них он держал фонарик. Лицо у Рессека было растерянное.
— Что вы здесь делаете, мосье? — медленно выговорил он.
Он задал этот вопрос, чтобы начать разговор и хоть что-то сказать.
— Знаете, — ответил репортер, — в общем-то я имею право о том же спросить вас.
— Ах да, понятно… — прошептал Рессек. Он горько усмехнулся и нахмурился. — Значит, вы считаете, что я причастен к этому преступлению?
Он развел руками и тут же с беспомощным видом опустил их.
— Даю вам честное слово, что я пришел сюда по делу, не имеющему никакого отношения к вашему следствию и следствию полиции.
— Охотно верю, — улыбнулся Жозэ, — но должен вас предупредить, что, если мы будем продолжать наш разговор здесь, мы рискуем привлечь внимание… И тогда я не ручаюсь…
— Мосье, вы правы, выйдем отсюда, — проговорил Рессек таким замогильным голосом, что, несмотря на всю необычность обстановки, Жозэ стало смешно.
Учитель выключил фонарик, вынул из кармана большой ключ и шагнул к двери. Жозэ погасил свет. Они вышли на улицу.
Северный ветер дул с еще большей яростью, чем раньше. Он несся по уличке и разбивался о домик букиниста.
— Этот ключ принадлежал Гюставу Мюэ. Да, да, мосье. Я его украл. Украл очень давно. Мюэ ничего не заметил. Он был доверчивым человеком. Я его в самом деле украл. С точки зрения общепринятой морали моя вина в этом. С вашей точки зрения моя вина в том, что я забрался в ночное время в дом, который не принадлежит мне. Я сознаю, что факты против меня. Я каюсь.
Учитель остановился посреди улички.
— Но Наука, мосье, — сказал он, вытянув перед собой руки, — но Искусство, разве они не выше каких-то обстоятельств, каких-то условностей?
Репортер с любопытством взирал на своего собеседника. Они пошли дальше.
— Я вам скажу всю правду, мосье, — продолжал Рессек. — Она крайне проста… Человек, живший в этой халупе, был необыкновенный человек. Он получил хорошее образование. Но с его семьей произошло несчастье. Он завершил свой жизненный путь в этой лавчонке среди книг и разного хлама. Но все это его не интересовало. У него была одна страсть: памятники старины, древняя скульптура. Он досконально изучил наш монастырь с его великолепным порталом, который находится всего в нескольких шагах от его дома. Он даже собирался выпустить об этом шедевре большую монографию.
Учитель перевел дыхание и продолжал:
— У меня, мосье, та же страсть, и я тоже пишу монографию о монастыре Сен-Пьер. Мое исследование будет вполне законченным, и каждый специалист по этим вопросам будет нуждаться в нем. Только вот…
Рессек вздохнул.
— Только вот… У нас было одно расхождение. Да, именно расхождение. Гюстав Мюэ утверждал, будто капители монастыря созданы не раньше тысяча двухсотого года. Я же убежден в другом. Не думайте, что я хочу вам прочитать лекцию по истории архитектуры. У меня есть много разных доказательств, я ссылаюсь на проверенные источники. И все же я не сумел переубедить Гюстава Мюэ. Старик был упрям. Он подтрунивал надо мной, он даже утверждал, что имеет неопровержимый документ. Вот теперь вы меня поймете, мосье…
Они дошли до портала монастыря. В темноте туманно вырисовывались контуры каменных барельефов.
Учитель несколько минут смотрел в темную пасть портала, потом, вытянув вперед руку, восторженно сказал:
— До чего же это прекрасно! Ах, да, на чем же я остановился? Так вот, да будет вам известно, что аббатство было воздвигнуто Дагобером. Луи ле Дебоннер щедро одарил аббатство, и в тысяча сорок седьмом году оно было причислено к ордену Клюни. Так вот, я дошел до темы нашего разговора. В древних архивах города упоминается о мемуарах Жана де Монтека. В этих мемуарах он описывает красоты монастырской церкви… Жан де Монтек жил между тысяча сто восемнадцатым и тысяча двести шестидесятым годами. Это установлено и, кстати, легко проверить. Его рукопись, которая называется «Скульптурный убор Сен-Пьера», должна дать возможность окончательно определить возраст монастырских капителей. Так вот, мосье, букинист утверждал, что у него есть эта рукопись. Да, мосье, он мне это повторял раз сто, но ни разу не согласился ознакомить меня с нею. Он хотел ее опубликовать, собираясь таким образом опровергнуть мои выводы. Вам может показаться, что все это пустяки, но это очень важный вопрос. Годы упорной работы, годы кропотливого исследования могут в несколько минут пойти насмарку. Почему он не захотел поделиться со мной своей находкой? Им руководила ревность, теперь уже утратившая смысл.
— Значит, вы разыскиваете эту рукопись? — медленно проговорил репортер.
— Да, мосье. И я ее не нашел. Что он с нею сделал? Существовала ли она вообще? А может быть, ее похитил вор? Вот о чем я думаю со страхом. Речь идет о Науке и Искусстве. Вы понимаете, что ради Науки и Искусства можно подделать ключ…
— Понимаю, — ответил Жозэ. — Подделка ключа еще куда ни шло…
Рессек стоял рядом с ним. Его мертвенно-бледное лицо приблизилось к лицу репортера, длинная нелепая фигура, напоминавшая цаплю, наклонилась вперед. Он то поднимал руки, то опускал их. Они дрожали. Учитель действительно был очень взволнован.
— Поступайте так, как вам подскажет ваша совесть. Вы можете написать в газете, можете сообщить полиции. Я повторю то, что сказал вам. Я мосье, честный человек, я ученый. И я забочусь о Науке… Да, да, о Науке. Ничего нет важнее Науки! Я должен все знать, я должен разыскать эту рукопись, если она существует…
С этими словами, произнесенными выспренним тоном, учитель поклонился репортеру и вошел в коридор гостиницы «Розовая гроздь».
Жозэ остался в темноте. Но стоял, опустив голову и засунув руки в карманы своего плаща. Он глубоко задумался над необычайной исповедью, которую только что услышал.
Искренен ли был Рессек? Судя по всему, да.
Он просто-напросто историк, с головой ушедший в старые книги, обуреваемый страстью маньяк. С его точки зрения, нет ничего ценнее вот этого древнего монастыря, этих высеченных из гранита и мрамора святых, с улыбками, застывшими на их лицах семьсот или восемьсот лет назад. Да, для него главное — найти рукопись Жана де Монтека. Ради этого он готов пожертвовать своим спокойствием, своим благосостоянием и даже жизнью. Для того чтобы обыскать запыленные полки букиниста, почтенный преподаватель коллежа превратился во взломщика.
Вдруг Жозэ осенила мысль. Он схватился за голову.
Перед его глазами встало бледное лицо учителя с горящими глазами. Вся жизнь Рессека была в этой исчезнувшей рукописи, в монастыре, в изучении его тайн…
А почему бы не провести параллель… Можно подумать о…
Ну конечно!
Это и есть та направляющая линия, которая приведет к объяснению кровавой драмы.
В напряженном уме репортера одна за другой пронеслись картины, и среди них вот эта: глухонемой Фризу расстелил в коридоре на полу зеленую накидку и разложил на ней золотые монеты. Почему монеты были разложены на накидке? Именно в доказательство…