Глава пятая
Я хотел сказать, что это единственно возможные выводы и что они неизбежно ведут к моей догадке, как к единственному результату…
Машинист, человек преклонного возраста — за пятьдесят, с усищами, как у повстанца былых времен, из-за непредвиденной остановки поезда злился на весь свет и ругал последними словами всех богов и чертей. Его юный помощник, паренек, перемазанный сажей, никак не мог взять в толк, отчего на него так и сыплются затрещины. В конце концов он не выдержал:
— Чего ты злишься, мастер?
— Молчать!
— Да я и так молчу, терплю твои оплеухи…
На одной из остановок машинисту удалось повидаться с начальником поезда.
— Чуть не влипли мы с проклятым стоп-краном!
Тот руками развел.
— Кто знал, что этот фриц заметит его до того, как мы остановимся!
— Видишь, заметил. Говорил я, лучше дернуть его в нужный момент. Не послушали меня…
— Ладно уж, пронесло, и слава богу… Чего теперь говорить…
— Как думаешь, этот фриц с желтой мордой подозревает что-нибудь?
— Откуда мне знать? Нос он всюду сует, это точно. Все расспрашивает, что да как да нет ли другого сорванного крана.
— Хорошо, что наши сесть успели, — вздохнул машинист.
— Пока все идет нормально.
— А где друзья выходят?
— Еще не знаю… По дороге скажут.
Заметив подошедшего помощника, машинист сердито прорычал:
— Чего вылупился как дурак? Живо на паровоз!
Потом прицепился к рабочему, простукивающему колеса.
— Что ты там возишься? Где это видано, чтобы колеса простукивали возле каждого столба?
— Приказ! — сухо ответил рабочий. — Немцы велели проверять на каждой остановке.
— Приказ! А ты прямо обделался со страху!
— Не ори, мастер! Зря глотку дерешь. Я получил приказ и выполняю его. В конце концов, тебе фрицев везти, а не мне.
Марианна стояла у окошка и глядела на маленькую станцию, втайне надеясь на появление кого-либо из своих. Рабочий дошел до четвертого вагона. Похоже, звук ему не понравился, и он снова застучал по колесам, громко ругаясь. И вдруг, не поднимая головы, произнес так, чтобы слышала одна Марианна:
— Не беспокойся, товарищ! В случае чего обратись на любой станции к человеку, который будет делать ту же работу, что и я. Мы от Спекулянта.
Марианна молчала. Ни на минуту не сомневаясь, что друзья не оставят ее без помощи, не удивляться быстроте их действий она не могла. Теперь ей было не страшно.
— Закрой, пожалуйста, окно, — попросил Отто. — Дует.
Марианна закрыла окно. На душе у нее было радостно. Ей передали привет от Спекулянта — от Фотиса. И ждут на каждой станции. Вокруг нее будто вырос огромный защитный вал.
Вспомнились слова Фотиса: «Нет, Марианна, это не шпионаж. Шпионы — замкнутый круг людей. В случае опасности между ними начинается грызня — кто кого. Мы же — организация. Стоит только свистнуть, и на помощь придут десять, сто, тысяча людей! А те таятся даже от своих».
Марианна осмелела. Теперь и ей самой надо было действовать, не сидеть сложа руки.
Источающий запах мыла майор произнес:
— Будет дождь… В этих чертовых горах не знаешь, чего ждать…
Это он вслух сказал о дожде, а про себя думал, конечно, о возможности налета партизан.
Марианну тревожило то, что уже два человека из поезда пытались заговорить с ней об апельсинах. Который из них друг? Ей пришла в голову мысль их проверить. В обоих случаях, когда с ней заговаривали, она ответила одной и той же ничего не значащей фразой: «Мы из них варенье варим». Непосвященный человек, взявшийся следить за ней, мог принять эту фразу за отзыв. И Марианна решила устроить собственную ловушку.
Рассудила она просто: надо подойти к каждому из подозреваемых в отдельности с той — первой — фразой, что была передана ей по телефону. Если человек чужой, он наверняка повторит ее слова насчет варенья и таким образом себя разоблачит. Не долго думая, она взяла апельсин и вышла из купе. Герман, давно дожидавшийся возможности поговорить с ней с глазу на глаз, тут же вышел вслед за ней.
Вертя плод в руках, Марианна промолвила:
— Некоторые едят апельсины недозрелыми!
Герман ничуть не удивился. Он ждал этого, и ответ у него был готов:
— Мы из них варенье варим!
— Вижу, вы запомнили мои слова! — засмеялась Марианна, не теряя самообладания. Только щеки у нее вспыхнули. — Откровенно говоря, я недозрелые терпеть не могу! Они такие горькие! — Она смотрела ему прямо в глаза.