— Вот это я понимаю! — смеялся Желтый Платоныч, особенно бурно реагируя на припев:
Замухрышка Але вошел с мясом на шампурах и занялся шашлыком.
Нани сидела, всеми забытая. Не скажу, чтобы она выглядела грустной. Казалось, ее забавляло то, что она видит и слышит. Но я не хотел верить и не верил, что ей может нравиться такая жизнь. Хотя ничего невыносимого в этой жизни не было. Другая женщина считала бы себя счастливой. Но я хорошо знал Нани… Хотя… не много ли времени прошло с тех пор? Не слишком ли много времени?
Если бы не Нани, я бы давно ушел. Для того, вероятно, и придумал, что голоден, чтобы остаться, а сам и не прикоснулся к еде… Меня другое мучило: я хотел проникнуть в тайну и знал, что не смогу этого сделать. Хотел понять непонятное и знал, что не пойму. Мне даже показалось в какой-то момент, что я ввязался в некую азартную игру, из которой можно выйти, лишь разрешив одну загадку, раскрыв секрет…
— А где же твой гость, почему опаздывает? — спросил Желтый Платоныч.
— Какой еще гость?! — изумился Мамия.
— Ты же сказал, что придет еще кто-то, и мы тогда посмеемся вволю. — Желтый Платоныч вытянул руку влево и, как ножницами, задвигал — застриг указательным и средним пальцем.
Спелый Кизиловый, который вел себя тише всех, и я по сей день считаю его немым, опередил Ваньку-Встаньку и сунул Платонычу в пальцы сигарету. Зато Ванька-Встанька не дал ему щелкнуть зажигалкой.
— Я думал, он придет, — виновато понурился Мамия.
— Я же сказала, что он не придет, — вполголоса заметила Нани.
— А что он за человек?! — поинтересовался Желтый Платоныч, дымя сигаретой.
— Да так, ничего особенного, обыкновенный дурак! — оживился Мамия.
— Как ты можешь такое говорить?! — услышал я голос Нани.
— Если не дурак, то уж олух наверняка!
— О-о, большая разница, большая… — захихикал Ванька-Встанька.
— Ни первое, ни второе неверно! Это опять голос Нани.
— Как вам сказать, Платоныч, он сосед Силована Пачашвили… и, наверно, Пачашвили его таким и воспитал. Вы только представьте себе, каким должен быть воспитанник Силована!
— А что это за Пачашвили!
— Он был у нас заведующим плановым отделом.
Желтый Платоныч так захохотал, что чуть со стула не свалился.
— Вы должны его помнить, Платоныч, вы ему заслуженного дали и на пенсию выпроводили.
— А он еще уходить не хотел, — вставил Пестрый в Крапинку. — Я, говорит, еще вполне работать могу! Но когда мы ему подарили холодильник, он согласился.
— Он еще и телевизор хотел, но не получил… — напомнил Ванька-Встанька.
Вы уже знакомы с моим соседом Силованом, заслуженным экономистом, пенсионером… Теперь для полного представления примите дополнительные сведения: фамилия — Пачашвили. Звание присвоили, чтобы избавиться от нежелательного работника, даже холодильник подарили: только уходи! Станет жарко, выпей холодненького «боржомчика»… Что же касается соседа Силована Пачашвили, то это я, ваш покорный слуга. Кстати сказать, только здесь узнал, что я, оказывается, дурак… Ну, если не дурак, то, во всяком случае, олух… И на дачу, как выяснилось, меня пригласили затем, чтобы позабавиться, посмеяться, душу отвести.
Коварная мысль, порожденная опьянением, не давала мне покоя: воспользуюсь-ка я преимуществом невидимки и рассчитаюсь с ними и за себя, и за почтенного Силована, воздам каждому по заслугам! Но красиво ли это будет?! Внутренний голос увещевал меня, и я понимал, что лучше воздержаться… Сиди себе, помалкивай, выслушай до конца, что скажут о тебе эти разноцветные личности. Разве не интересно узнать, почему они считают тебя дураком? Такое говорится только за спиной. Потерпи и послушай, может, еще чего и похлеще скажут…
— Так, значит, олух?
— Настоящий, Платоныч, чистой воды!
Я невольно посмотрел на Нани. Думал, что и на сей раз она меня защитит. Нани сидела, сложив на столе руки, как прилежная школьница, и, задумавшись или соскучившись, смотрела в сторону. Казалось, она забыла о гостях и не слышала, что происходит вокруг…
— Нежная ветка ореха! — замурлыкал Желтый Платоныч, начертив в воздухе, несколько прямоугольных треугольников. — А этот Пачашвили жив или умер?
— Жив, Платоныч, жив!
— Ишь, зажился на белом свете! — Желтый Платоныч смеется, хохочет, прямо помирает со смеху.
И другие, и остальные:
смеются,
хохочут,
помирают со смеху.
— Чупри-чупар, чупри-чупар… — запел Желтый Платоныч.